Ярослава и Грач - Алёна Дмитриевна

— Ладно, — говорит Яра, все еще не открывая глаз, — я в душ и домой.

Черт. В штанах тесно. Григорий поспешно отворачивается и идет на выход.

— Инвентарь собери, — хрипловато кидает он. — Я буду в кабинете, если захочешь попрощаться.

И ведь зайдет. Всегда заходит.

Стояк такой, что физически больно. Григорий пытается продышаться, но это мало помогает. Можно, конечно, решить проблему просто, но он знает, чье лицо всплывет перед ним, если он начнет… Нет.

Нет.

И он идет в пустую мужскую раздевалку, раздевается и встает под душ, вывернув кран с холодной водой. Спину сводит судорогой.

Не думать о ней, не думать, не думать…

И постепенно тело подчиняется ему. Так бывает всегда, это всего лишь вопрос времени. Он потратил много лет, добиваясь идеального самоконтроля, и хотя Яра успешно доказала ему, что он так и не достиг поставленной задачи, кое-какие результаты все-таки есть. Главное не думать о том, что в душевой через стенку она совершенно одна, и вода стекает по ее обнаженному телу…

Да чтоб тебя!..

Ему вверили ее, дабы оберегать и защищать, а не тащить в свою жизнь и постель!

Григорий бьет кулаком по кафельной стенке, и плитка трескается, а с костяшек, мешаясь с ледяными струями, на пол струится разбавленная розовая кровь. Он ждет, пока боль не становится слабже, а значит, не такой отрезвляющей, и направляет силу в ладони, залечивая ссадины.

С этим нужно что-то делать, иначе он сойдет с ума. Пусть ее тренирует кто-то другой. Сергей неплох. Он понаблюдает пару тренировок, и если все будет хорошо, то можно будет передать ему ее насовсем.

В груди поднимается и разрастается волна гнева напополам с ревностью. Передать! Что значит «передать»?!

Так, это просто неудачно подобранное слово. Нужно успокоиться. Еще срыва ему тут не хватало. Особенно, на почве похоти. Вот будет хохма.

Грач пытается уесть сам себя посильнее, но все его усилия пропадают даром, потому что это не только похоть, и он это знает. Это болезненное желание защищать, опекать, подарить ей этот чертов мир на блюдечке и себя на нем же вместо бантика. Он ничего не может ей предложить: он стар для нее, без конца пропадает на работе, у него нет нормальной квартиры, зарплата не самая высокая, он не ездит на люксовых иномарках, не катается по заграничным курортам, в общем, не хватает звезд с неба. Что он может дать ей кроме самого себя? Но ведь он сам — это так ничтожно мало…

Он мог бы позаботиться о ней. А могут ли это сделать те сопляки, что вьются вокруг нее, прося о взаимности.

О взаимности… Знает он, о чем они просят. И ее — вот всю ее такую тоненькую и хрупкую словно птичку, которую можно сломать двумя пальцами — ее в чьи-то руки? А вдруг эти руки окажутся недостаточно нежны с ней, недостаточно терпеливы? А если они причинят ей боль? Он может потом сломать их в стольких местах, что ни один целитель не соберет обратно это крошево из костей, но это уже не исправит содеянного. А ведь Яра ранима, как первый весенний цветок, и она прячет это за напускной бравадой и часто показной дерзостью, но он знает, он видел, потому что она всегда честна с ним.

Григорий глубоко дышит, пытаясь унять бурю внутри.

Рано или поздно это все равно случится. Она встретит того, кто сможет добиться ее расположения и доверия. И этому ему она будет дарить свои смех, улыбки и слезы, свои радости и горести, всю себя. А про него она забудет, и это будет к лучшему. И этот кто-то не обязательно окажется последним козлом, как бы сложно это не было признать. Вполне вероятно, что это будет хороший умный парень, вполне ее достойный…

Достойный!.. Как будто бы это возможно: быть достойным ее! Не то чтобы Григорий возвел ее на какой-то пьедестал. Нет. Просто это Яра. Ярое пламя на ветру. И чьи ладони окажутся достаточно крепки, чтобы держать этот огонь, даже обжигаясь? А она умеет обжигать или скорее не умеет контролировать пожар внутри себя, и регулярно оставляет ожоги на себе и на других. На нем, например.

Мы же все все равно останемся друзьями, правда?

Тогда, восемь месяцев назад, когда она перед школьным выпускным решила вдруг заговорить о своих чувствах, он не должен был пойти у нее на поводу. Нужно было прекратить все встречи, порвать все связи раз и навсегда. Но он не смог. Она смотрела так, будто его отказ убьет ее. Ярко серые глаза цвета неба перед бурей. Он летал в этом небе, он знает, какого там. Воздух напоен электричеством, и от каждого вдоха можно задохнуться.

Григорий вытирается, одевается и идет к себе в кабинет. И ждет звука шагов по коридору: в этот поздний час в отделе осталось не так много народу.

И Яра заглядывает в дверь.

— Я домой, — говорит она. — До понедельника.

— Волосы хорошо просушила? — хмурится он. — Шапку надень.

Яра послушно достает из пакета шапку, нахлобучивает на голову и победно улыбается. Иногда ему кажется, что она игнорирует этот предмет гардероба специально, чтобы он напомнил. Непослушные черные пряди лезут во все стороны, и так хочется подойти и заправить их. Всего одно движение пальцев под линию вязаных петель. Всего одно прикосновение…

— Вот теперь до понедельника, — кивает Григорий.

До понедельника он успеет передать ее Сергею, но ей об этом знать пока не обязательно.

Она снова улыбается, взмахивает рукой на прощание и упархивает в коридор. Миг — и ее нет.

Григорий изо всех сил трет лицо ладонями, пока оно не начинает гореть.

А потом собирает вещи и едет домой. Дома он падает в постель, закрывает глаза и заставляет себя заснуть. Он терпеть не может эту технику, она напоминает ему самоубийство, но он пользуется ею из раза в раз, потому что она эффективна. Потому что обычно благодаря ей он спит без снов.

Но в этот раз все идет наперекосяк, и случается страшное. Во сне к нему приходит Яра. Она улыбается ему, и он падает в ее серые глаза, а она падает рядом с ним на мат — податливое тело, отвечающее ему с жаром и