Окопная правда войны - Олег Смыслов

Но у меня было какое-то странное настроение — уж не знаю, чем оно было вызвано, только водка меня не брала, и я опьянел меньше других. На душе было как-то смутно — не до веселья, и я решил уйти. Ребята отговаривали: куда ты пойдешь один среди ночи, но я сказал: “Нет, ребята, вы как хотите, а я пойду”. Отправился в ванную, подержал голову под струей холодной воды — и ушел.

Когда подходил к аэродрому, километра за два, наверное, услышал: где-то постреливают. Дошел до палатки — тихо, безлюдно. Огляделся и лег спать. Не знаю, сколько времени проспал, только слышу: боевая тревога! Ну, думаю, опять: у нас эти боевые тревоги каждый день были. Побыстрее влез в сапоги — прямо на голые ноги, оделся и бегом к самолету. Смотрю — уже винты крутятся. Спрашиваю техника: “Пулеметы заряжены?” “Все в порядке, командир”, — отвечает. — И вот я готов, но чую — что-то не то: никаких заданий никто не дает, командир полка сам не знает, что делать. И тогда, может, потому, что хмель еще из головы не выветрился, я решил: взлечу первым, без команды. И решение мое оказалось трезвым, правильным — я это потом понял. Взлетел, набрал высоту, убрал шасси, смотрю — слева самолет — наш командир эскадрильи Касьянов. Значит, в небе я не один. Убираю газ, показываю ему: идти вперед, ты же командир, а он головой качает: нет, не могу, давай ты веди. Ну я на газ — и вперед. Только набрал высоту, гляжу — прямо под самым носом в прицеле у меня Хе-126. Мне ничего не оставалось делать, кроме как нажать на гашетку. Самолет сразу задымил, перевернулся, закувыркался в небе...

Командира своего из виду потерял, что делать дальше — не знаю. Решил вернуться на аэродром — рассвет уже вовсю занимался. Подлетел и вижу: все в дыму. Потом присмотрелся — здание служебное стоит, а ангаров нет. Не успел понять, в чем дело, как раздался треск на бронеспинке, и два “мессера” с крестами на крыльях надо мной пронеслись. Тут уж я полностью протрезвел — сделал какой-то немыслимый маневр и сорвался в штопор. У самой земли вывел самолет и ушел от “мессеров”. Но только когда снова поднялся над аэродромом и увидел, что там творится, понял: началась война. Картина была страшная: все кругом в огне — ад да и только... Чудом удалось уйти».

Вспоминает М.Ф. Королев:

«21 июня объявили тревогу. Вообще-то училище по тревоге поднимали как минимум два раза в неделю, так что никто особо и не побеспокоился. Выстроились на плацу. Вышел из штаба начальник училища — корпусной комиссар (было такое звание у политсостава) Иван Захарович Сусайков, вывел всех на лужайку и отдал не совсем обычный приказ: “Присаживайтесь, ребята, сейчас я прочитаю вам лекцию о войне с Германией... Договор договором, а на вред это не пойдет”.

Долго начальник говорил, до самого вечера. И о типах немецких танков рассказал, и о “гудериановской” тактике танковых клиньев. А вечером был концерт на свежем воздухе — постановка пьесы Шиллера “Разбойники”. Затянулась она настолько, что по училищу был отдан приказ: в воскресенье, 22 июня, подъем провести на час позже.

Утром, после завтрака, собрались в курилке. Все разговоры — только о предстоящем воскресном увольнении. Кто в кино собрался, кто на танцы.

И тут, в 11.30, заговорило радио: “В 12 часов будет важное правительственное сообщение”. В полдень в казарме стояла полнейшая тишина: командиры радиоточку отключили, а сами сообщение Молотова в штабе слушали, чтобы, так сказать, личный состав лишний раз не беспокоить. Потом построили училище, сообщили о начале войны и... приказали разойтись на занятия».

Вспоминает А.В. Сорокин:

«22 июня проснулись в три часа утра от страшного грохота. У кого койка рядом с оружейной комнатой, тот успел винтовку схватить, а большинство выбегало с пустыми руками. Немецкий бомбардировщик сбросил на военный городок несколько бомб, одна попала в дальнее крыло казарм. После переклички не досчитались двух десятков солдат, которые остались под теми развалинами. На построении комиссар полка во всеуслышание заявил, что это провокация со стороны немцев, после чего часть вывели в лес за полтора километра от окраины. До самого вечера малыми саперными лопатками копали себе окопы и щели. Ближе к обеду командиры наконец-то внесли ясность, сказав, что началась война с Германией, немцы ввели войска по всей нашей границе».

Вспоминает В.М. Алексеев:

«22 июня в четвертом часу утра немцы начали артподготовку. Снаряды летели через головы танкистов и разрывались где-то далеко в тылу. Продолжалось это минут сорок, а потом послышался приближающийся лязг танковых гусениц. В это же время от дивизионного начальства был получен первый боевой приказ: “Не стрелять, это провокация!”

Комиссар батальона внезапно решил провести собрание личного состава, чтобы разъяснить линию партии. Встал, сделал несколько шагов и был убит наповал одиночным выстрелом немецкого снайпера. Тут уж комбат взял ответственность на себя и приказал открыть огонь».

***

После своего выступления Молотов вернулся на свое рабочее место. Когда он вошел в приемную, следом появился Сталин.

— Ну и волновался ты, — сказал он Молотову. — Но выступил хорошо

— А мне казалось, что я сказал, не так хорошо, — ответил верный соратник.

В этот момент в кабинете Молотова зазвонил телефон. Он быстрым движением взял трубку и повернулся к вождю:

— Тебя разыскивает Тимошенко. Будешь говорить? Сталин подошел к телефону и внимательно выслушал доклад

наркома обороны.

— Внезапность нападения, разумеется, имеет важное значение в войне, — заявил он ему в ответ. — Она дает инициативу и, следовательно, большое военное преимущество напавшей стороне. Но вы прикрываетесь внезапностью. Кстати, имейте ввиду — немцы внезапностью рассчитывают вызвать панику в частях нашей армии. Надо строго-настрого предупредить командующих о недопущении какой-либо паники. В директиве об этом скажите... Если проект директивы готов, рассмотрим вместе с последней сводкой...

Свяжитесь еще раз с командующими, выясните обстановку и приезжайте. Сколько потребуется вам времени? Ну хорошо, два часа, не больше... А какова обстановка у Павлова?

Выслушав Тимошенко, Сталин нахмурился!

— Поговорю сам с ним... — И, положив трубку на аппарат, грубо сказал:

— Павлов ничего конкретного не знает, что происходит на границе! Не имеет связи даже со штабами армий! Ссылается на то, что опоздала в войска директива... Но разве армия без директивы не должна находиться в боевой готовности?

После этих слов вождь немного успокоился и продолжил:

— Надо направить к Павлову Шапошникова. Я не сомневаюсь, что он поможет организовать управление войсками, укрепить их оборонительные позиции. Но наши войска, видимо, не могут справиться с задачей прикрытия западной границы. Они оказались в очень тяжелом положении: не хватает живой силы и военной техники, особенно самолетов. С первых часов вторжения господство в воздухе захватила немецкая авиация... Да, не успели мы подтянуть силы, да и вообще не все сделали... не хватило времени. Надо немедля нанести контрудары по противнику, а одновременно поручить кому-то заняться эвакуацией населения, предприятий и другого имущества из прифронтовых районов на восток. Ничего не должно достаться врагу. Обсудим этот вопрос на заседании...

В 14 часов в кабинете Сталина собрались в основном военные. Тимошенко, Шапошников, Ворошилов, Жуков, Ватутин. В 15.20 подошел адмирал Кузнецов, а еще через десять минут маршал Кулик. Также там находились Молотов, Микоян и Вышинский.

Нарком обороны первым доложил обстановку, сведя все к тому, «что сила удара гитлеровских войск превзошла все ожидания». Он подчеркнул особенно: «В первые же часы войны авиация противника нанесла массированные удары по аэродромам и войскам в приграничной зоне до рубежа рек Западная Двина и Днепр».

— Стало быть, много советских самолетов уничтожено прямо на земле, — с сарказмом сказал Сталин.

— К сожалению, так. Из-за неожиданного нападения многие самолеты не успели подняться в воздух, — ответил ему Тимошенко.

Сталин тут же взорвался, спросив:

— Неужели до всех аэродромов добралась немецкая авиация?

— К сожалению, так, товарищ Сталин, — повторился нарком. — Немцы подвергли ожесточенной бомбардировке 66 советских аэродромов, на которых находились наши самолеты, причем преимущественно современные.

— Сколько же уничтожено самолетов, — несколько задумавшись, поинтересовался Сталин.

— По предварительным подсчетам, около семисот.

Вождь снова вскипел:

— Это же чудовищное преступление. Надо головы поснимать с виновных...

Выждав паузу, он прошелся вдоль стола и спросил:

— Как складывается перспектива на Западном фронте?

— Командование Западного фронта стремится маневрировать резервами. Но Павлов и его штаб допустили ряд просчетов. С первых часов войны связь со штабами армий оказалась нарушенной. Павлов, естественно, не знал и мог не знать, что делается на левом крыле фронта. А там немцам удалось прорваться и в течение дня продвинуть свои танки на 60 км. Павлов же принимал меры по ликвидации прорыва на правом крыле...