Седьмой сын (Рассказы, очерки, статьи) - Езетхан Уруймагова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На рассвете
[16]
Он приподнял голову с жесткой диванной подушки, сонно поморгал глазами и, оглядев кабинет, опустил ноги на пол; торопливо встал и шагнул к окну. Толкнув раму, он сладко зевнул и сел на подоконник; протянул к себе ветку алычи, растущей под окном, и понюхал нежную коричневато-пепельную веточку. Приложился губами к набухшим зеленоватым почкам, глубоко вдохнул в себя миндально-острый запах весны и, широко улыбнувшись, спрятал лицо в пахучие ветви…
Скуластое лицо Гала в редких крупных рябинках, сомкнутые тонкие губы, его подвижная фигура — все вдруг преобразилось в нем; узкие черные глаза его потеплели, и он вслух произнес: — «Рассвет, как хорошо!»
Он соскочил с подоконника, схватил кожаное кепи с вешалки, натянул на плечи синюю стеганку, направился было к двери, но вдруг взгляд его упал на телефонную трубку, и он остановился. Виновато оглядел письменный стол и, шагнув к столу, положил руку на рычаг телефона.
Не поднимая руки, он улыбнулся, потом погладил холодную черную поверхность аппарата и вслух произнес:
— Прости… Занят, родная. Пойми, курчавая, какой рассвет…
Гала, секретарь райкома, с вечера засиделся с трактористами.
Весна — самая горячая пора жизни… А ночи лунные, хоть круглые сутки с трактора не сходи…
Сейчас, на рассвете, Гала, проснувшись в кабинете, вспомнил, что вчера был день рождения его пятилетней дочери. Он обещал и дочери, и жене, что придет очень рано и целый вечер проведет с ними.
Он не мог теперь вспомнить, как уснул на диване после совещания с трактористами. Потому он виновато гладил холодную поверхность телефонного аппарата, представляя светлую курчавую головку дочери и обиженное лицо жены.
— Нет, сейчас им звонить невозможно (он глянул на часы, было три часа утра), они меня, наверное, с вечера долго ждали.
Он еще раз погладил холодные бока телефона, потом подошел к дивану, постоял, укоризненно ткнул кулаком его пружинные бока, дескать: «Убаюкал, подвел». На цыпочках шагнул к двери и осторожно прикрыл ее за собой, как делал каждое утро дома, боясь разбудить ребенка.
Во дворе с минуту постоял у конюшни, вывел лошадь и, легко вскинув на спину лошади свое крупное тело, выехал со двора.
За селом, у старого кладбища, он остановил лошадь, посмотрел на белые развалины каменных склепов, подумал:
— Кто сказал, что смерть всесильна?.. Смерть — это старое кладбище, заросшее папоротником и клевером, а жизнь?.. Вот она жизнь, — и он окинул взором бескрайние дали темневших полей.
Брезжил прозрачный весенний рассвет. Горы, как в далеком мираже, просвечивали сквозь голубоватую дымку рассвета. Бледные редкие звезды казались нарисованными, и ущербная луна очень низко висела над взбухшими, по-весеннему темными полями.
Гала глубоко вдохнул колючий холодок горного воздуха, расстегнул стеганку, откинул со лба кепи и направил лошадь в мелководную речушку. Лошадь жадно, со свистом втягивала в себя желтоватую весеннюю воду. Гала с любопытством посмотрел, как она пьет, толкнул носком сапога теплые бока животного и, выехав на берег, соскочил, стал на колени, затем лег на грудь и приник горячими губами к холодной струе.
Встав, он потрепал лошадь по гладкой теплой морде и проговорил:
— Ишь ты, соблазнил меня, думал, вода вкусная, а она… Эх ты! А что тебе, лошади, можно понять в нашей человеческой жизни…
Он вскочил в седло и пустил лошадь галопом. Поднялся на высокий холм, и перед ним, далеко теряясь в розоватой дымке утра, потянулись поля. У самого берега мелководной речушки, зеленея крашеными боками, врос в землю домик-фургон тракторной бригады. Гала привстал на стременах, с минуту подумал и повернул лошадь направо к молодежной бригаде. По черной взрыхленной земле трактор прорыл глубокие черные борозды. Лошадь споткнулась. Гала поднял голову и увидел огромное перепаханное поле…
— Что же это такое? Вчера еще здесь не было пахоты, — удивился он, сошел с лошади, взял ее под уздцы и пошел по вспаханному полю…
Тракторист в молодости, потом студент сельскохозяйственного института, Гала пришел в райком с должности участкового агронома. Весна всегда вселяла в его душу какое-то нетерпеливое беспокойство, и он не мог усидеть в кабинете. Как только на склонах холмов темнел снег, он говорил:
— Весна… эх, молодость…
И по особому, быть может, только одному ему понятному чувству, еще в февральских колючих ветрах он узнавал приближение весны. И тогда, объезжая поля, он радовался каждой темной прогалине…
У дальнего края вспаханного поля виднелся трактор. Гала привязал лошадь к грушевому дереву и напрямик пошел через поле. У низкорослой размашистой ивы, росшей у края поля, стоял трактор, врезавшись стальными лемехами в черные пласты перевороченной земли. Поодаль от машины, уткнувшись щекой в лохматую шерсть полушубка, спал долговязый юноша. Смуглая кожа на лице была «подгримирована» темными полосками от его замасленных рук.
Гала удивленно поглядел на юношу, на трактор, на взбугренную даль перепаханного поля, над которым густой розовой пеленой плыли утренние туманы, и, широко улыбнувшись, подумал:
— Молодец какой, а… Кто же из них раньше устал: он или трактор?
Гала снял стеганку и нагнулся над спящим юношей. Под загорелой кожей на шее тепло и ровно пульсировали голубоватые жилки. Гала очень хотелось погладить эту по-детски длинную и тонкую шею юноши, но, боясь его разбудить, он осторожно прикрыл спящего стеганкой.
Секретарь райкома знал многих трактористов района, но лицо юноши ему было не знакомо. Гала с минуту постоял в раздумье над спящим и подошел к трактору. Машина была еще горячей. Пахло бензином и железом.
— Устали оба: и трактор, и он. Почему же я не знаю этого парня…
Гала положил руку на горячий радиатор, затем стянул кепку, бросил ее на землю и завел мотор. Вскочив на сидение, он любовно провел ладонью по гладкой поверхности руля. В розоватой дымке раннего утра терялись широкие дали поля… Расстегнув верхние пуговицы гимнастерки, он поудобнее уселся, озорно глянул на спящего тракториста и вслух сказал:
— Допашу, ведь у тебя чуть-чуть только осталось…
Резко зарокотал мотор… Гала шумно вдохнул бензиновый воздух, широко улыбнулся и повел трактор.
В кустах кизила пискнули потревоженные птицы. Верхушки гор порозовели, и восходящее солнце золотыми нитями прошило легкую пелену тумана. Гала зажмурился от яркого света, рассмеялся и бросил солнцу:
— Опоздал, брат. Как видишь, без тебя, светило, обошлись. Без твоего света вспахали…
— Стой! Кто это? — кричал юноша, догоняя трактор.
Забежав вперед, юноша сердито выбросил руку, дескать, остановись, не твой трактор, не смей. Увидев его, Гала остановил трактор и посмотрел юноше в глаза. Они были черные, живые, с припухшими со сна веками…
— Слезай, — сердито протянул юноша, подходя к трактору. — Чего без спросу лезешь? Что тебе трактор шутка, что ли?..
— Слезу, слезу, не ругай. Вон у тебя кусочек не допахан. Шел мимо, дай думаю, пока тракторист спит, я допашу.
— Без тебя допашут… Паши свое, — сердито буркнул юноша и сел к рулю. А чей ты? Что без спроса на чужой трактор садишься?
— Я тоже тракторист, — ответил Гала.
— Тракторист… — передразнил его юноша. — Тракторист должен быть у своего трактора, а не носиться по чужому полю. Я что-то такого тракториста не встречал…
— Я тоже, — ответил Гала, скрывая улыбку. — Но хвалю. Ты настоящий тракторист.
— А на что мне твоя похвала? Вчера меня даже не позвали в райком на совещание трактористов: молод, дескать. А я назло секретарю райкома, хоть и ночь не спал, а норму стариков перекрыл…
— Секретарь похвалит, — сказал Гала.
— Похвалит… Какой там, — перебил его юноша. — Он меня даже не знает…
— А теперь обязательно узнает. Вот увидишь, узнает…
Гала тепло улыбнулся, натянул кепи и пошел к лошади.
— Стеганку забери свою, да больше не балуй! — услышал он за спиной все еще сердитый голос юноши, заглушаемый буйным рокотом трактора.
Суд
[17]
Клуб колхоза «Партизан» был переполнен. На двери висело маленькое объявление: «Разбирается поведение колхозницы Зои С.».
На собрание пришли и престарелые бабки, и старики, которые ходят обычно только на производственные совещания. То здесь, то там, среди старушечьих темных повязок и стариковских бешметов мелькали пионерские галстуки.
Общее внимание привлекал правый угол зала, где сидела высокая старуха с поразительно молодыми серыми глазами, а за ее стулом стояла совсем молодая женщина в белом шелковом платке, низко опущенном на лоб. Это и была Зоя.
Было странно видеть ее такой робкой, смущенной, закутанной в большой праздничный платок, в то время, как ее подруги по звену сидели в зале в легких косынках и модных платьях. Они приглушенно смеялись и делали Зое какие-то непонятные знаки.
