Пейтон Эмберг - Тама Яновиц

Когда Пейтон произнесла «Да», посетители ресторана дружно зааплодировали. Барри полез в карман и вытащил оттуда небольшую коробочку, обитую синим бархатом. В коробочке оказалось золотое кольцо.

— Фамильное, — пояснил он, — мне его подарила бабушка.

Пейтон примерила — велико. Барри успокоил.

— Выстучим, отрихтуем — работа невелика. Будет впору, не беспокойся.

Пейтон, неожиданно для себя, облегченно вздохнула. Как гора с плеч. Неуверенность и сомнения позади. Ей действительно пора замуж. А кто ее возьмет, кроме Барри? В то же время Пейтон была немного разочарована. Объяснение Барри походило на избитую сценку из низкопробного кинофильма с «волнующими» эффектами, способными выбить слезу из легковерной домохозяйки.

— Пейтон, я счастлив, — добавил Барри.

Он достал носовой платок и вытер вспотевший лоб. Видимо, объяснение далось ему нелегко.

Было бы лучше, если бы предложение делали женщины, решила про себя Пейтон. Они лучше владеют собой, у них больше воображения. Они бы не превратили важное событие в жизни каждого человека в нелепый, дурацкий фарс. К тому же женщины более жизнестойки, в случае отказа не стали бы сильно переживать. Утешение бы нашлось: напыщенный идиот! — да он сам меня недостоин.

Пейтон позвонила домой. Узнав невероятную новость, Нелл возгласила:

— Поздравляю тебя! Видно, советы матери пошли тебе впрок, иначе ты бы этого дурня не окрутила.

Позже, когда Барри уехал, Пейтон позвонила отцу, впервые за последние восемь месяцев. Отец сообщил, что еще несколько лет назад положил в банк две тысячи долларов, предназначенные ей в виде свадебного подарка. Пейтон диву далась. Отец помнит о ней!

— Позвоню родителям, — сказал Барри, когда они приехали в Уортингтон.

Нелл не было дома, но она оставила коротенькую записку, составленную из одних восторженных восклицаний.

— Мне выйти? — спросила Пейтон.

— Зачем? — удивился Барри.

— Тебе предстоит тягостный разговор. Твои родители не очень обрадуются, узнав, что ты сделал мне предложение.

— Какая чушь! Да они будут счастливы.

Видно, Барри выдал желаемое за действительное, ибо Грейс, выслушав сына, заговорила так громко и возбужденно, что ее голос донесся до ушей Пейтон, и этот голос не предвещал ничего хорошего.

— Тебе еще рано жениться. Сначала встань хорошенько на ноги… Это ты так считаешь. А откуда взялась эта Пейтон?… Может, и говорил, но я не обратила внимания. Она тебе пара? Что ты знаешь о ней?

— Пейтон очаровательна. Я без ума от нее. Она из хорошей семьи. Правда, ее матушка немного со странностями, но я женюсь не на ней. Нет… Я думал… Нет, она не еврейка… Ты так считаешь? Но… — Барри сникал на глазах.

Пейтон могла бы подойти к Барри, прижаться к нему или просто взять его за руку, чтобы придать ему уверенности в себе, но, подумав, она решила, что вмешиваться не стоит.

Придя к этой мысли, Пейтон пошла в ванную комнату. Ее зеркальная дверь была отворена настежь, и Пейтон потянула за собой ручку. Дверь начала закрываться, являя, как отражение Пейтон пошло обратно, в теперь, казалось, иной, параллельный мир, который стремительно исчезал. «Вернись», — хотела сказать она, но было ли это невысказанное желание обращено к ее зеркальному двойнику или к оставленной ею комнате, что ушла в Зазеркалье, она и сама точно не поняла. Когда Пейтон вернулась, Барри сиял.

— Мои родители приглашают тебя к себе, в Гарвард-сквер, на День благодарения,[12] — радостно сообщил он.

— Ты думаешь, они будут рады видеть меня?

— Да мой отец от тебя в восторге, я ему рассказывал о тебе. А мать… Да ты же прекрасно знаешь — все матери одинаковы, все тревожатся за детей. Так что приезжай без раздумий. Сядешь на поезд, а мы встретим тебя на станции. Договорились?

Пейтон кивнула. До Дня благодарения было еще далеко, но она бы и сейчас с удовольствием напилась, хотя лишнего никогда не позволяла себе.

— Пейтон! — раздался радостный голос Барри.

Помахав рукой, он поспешил ей навстречу, оставив своих родителей у начала платформы.

— Еле дождался тебя, считал дни, — возбужденно проговорил он, поцеловав Пейтон в губы. — Пойдем, я познакомлю тебя с родителями.

Грейс оказалась крупной высокой женщиной с могучими бедрами. На лице ее было написано, что она привыкла повелевать, не терпя возражений и ослушания. Рядом с ней Леонард, и так обделенный ростом, выглядел маленьким и невзрачным. Его рыбьи глаза, спрятанные за роговой оправой очков, казались безжизненными.

— Рада познакомиться с вами, милочка, — слащавым голосом произнесла Грейс, слегка обняв Пейтон за плечи.

Леонард поклонился.

В машине Пейтон расспросили о проведенном в дороге времени, а затем положили, что она будет спать вместе с Белиндой — спальня большая, еще одна кровать поместится без труда.

— Белинда — компанейская девушка, — сказал Барри. — Ты подружишься с ней.

Затем нити разговора безраздельно перешли к Грейс, которая начала подробно рассказывать, что подадут завтра к праздничному столу. Перечислив множество блюд, Грейс продолжила, не теряя достоинства на лице:

— А Белинде приходится готовить отдельно: она вегетарианка. Завтра ее ждет целое пиршество: фальшивая индейка, картофельное пюре, морковное жаркое, брюссельская капуста и фасоль с миндалем. Надеюсь, Белинда будет довольна. А ты, Леонард, не забудь завтра встретить Мэри и Артура. — Грейс повернулась к Пейтон и пояснила: — Мэри — моя свекровь, бабушка Барри, а Артур — ее друг. Они сошлись год назад, но, увы, слишком поздно — сексом не занимаются: годы не те.

— Ну вот, приехали, — процедил Леонард, впервые за всю дорогу подавший голос. — Осталось несколько метров, а эта собака опять разлеглась посреди дороги.

— Собака соседей, — недовольно сказала Грейс, — но только они не держат ее на привязи, вот она и шляется где попало.

Леонард просигналил. Собака вскочила на ноги, подбежала и стала скрестись о дверцу машины, радостно виляя хвостом.

— Она сдерет краску, — возгласил Леонард.

Пейтон выбралась из машины и подошла к собаке. Это был тощий пес с длинной темно-коричневой шерстью и крупной головой. Обрадовавшись, что ему уделили внимание, пес мигом оставил дверцу и, снова встав на задние лапы, передними уперся Пейтон в живот.

— Плуто, прекрати, марш домой! — подала голос Грейс. — Пейтон, гоните его. Он испачкает вам пальто.

— Ничего страшного. — Пейтон потрепала Плуто по голове, вспомнив об оставленной дома Фли.

Она тревожилась за нее, ибо здоровье Нелл в последние два месяца пошатнулось, нервные срывы следовали один за другим. Всех четырех ищеек отправили к собаководу в Техас, но Пейтон была уверена, что, вернувшись, все равно увидит испражнения на полу и изорванные газеты, пахнущие мочой. Бедняжка Фли, за ней, конечно, не убирают. Хорошо, если Нелл хотя бы кормит ее и меняет ей воду в миске. Пейтон любила собак. Они никогда не ругали ее, не пили ничего, кроме воды, и неизменно радовались, когда она возвращалась домой.

— Бедный пес, — произнесла Пейтон с состраданием в голосе. — Его, видно, неважно кормят.

— Это дело хозяев, — сказала Грейс.

— А у вас есть собака?

— Не люблю собак, от них одна грязь. А Леонард их и вовсе не переносит. Он — аллергик. Вот Барри в детстве хотел завести собаку, все клянчил, чтобы ему купили щенка. В конце концов он меня извел, и я купила ему игуану.

— Теперь она большая, — подхватил Барри. — Три с половиной фута длиной. Ее зовут тетя Роза. Я потом тебе ее покажу. Пойдем в дом.

Дом был трехэтажный, внушительный, стоявший между другими, не менее внушительными домами. Вдоль его фасада тянулась веранда, казалось, предназначенная для обозрения перспективы морской дали или заснеженных гор на линии горизонта — но нет, противоположная сторона улицы была тоже застроена.

Перед тем как войти, Пейтон поежилась. Такие загородные дома она видела лишь на картинках, листая журналы. Что-то внутри? Неужто такой же сногсшибательный интерьер?

Первыми воображение Пейтон поразили портьеры — красивые, из тяжелого материала, да еще с ламбрекенами. Она вспомнила, как несколько лет назад Нелл купила на распродаже деревянные жалюзи. Повесить-то их повесили, но уже через несколько дней они перестали слушаться: то не опускались, как надо, то не шли вверх. В конце концов они скособочились и, казалось, застряли намертво. Они бы так и висели, но их снял Донни, обещав починить, но только он не успел — его посадили.

Пейтон поражалась всему: и персидским коврам на стенах, и мягким стульям, и двухместным кожаным креслам, и полосатому дивану, обитому разноцветной материей: голубой, красной, серой и желтой. Такой обстановки Пейтон сроду не видела, привыкнув к обоям с сальными пятнами, потрепанному дивану, дешевым картинкам с изображением обнаженных красоток, расклеенных Донни в ванной и туалете, к засиженному мухами абажуру.