Ориенталист - Том Риис

Зулейку вовсе не удивляло, что Лев принял исламскую веру и, описывая историю своей семьи, внес туда собственные изменения:

— Перейти в мусульманство в том смысле, в каком моя семья была мусульманской, означало стать частью всемирной, всеобъемлющей религии, уважать традиции, однако это отнюдь не означало преклоняться перед догмой, — сказала она.

Она добавила, что отец не разрешал им с сестрой носить чадру — разве только на похоронах:

— Он видел в этом признак отсталости, а в нашем исламе не было ничего отсталого. Ведь тогда он был не такой, как сегодня: все эти жуткие фундаменталисты ничем не лучше нацистов или большевиков… Нет-нет, в то время в отождествлении себя с исламом не было ничего жесткого, косного — совсем наоборот! Вот большевизм, эта анти-религия современности, он был жестким. Мы, напротив, оставались открытыми всем культурным течениям, которые существовали вокруг нас в среде, где мы родились.

Зулейка пообещала мне, что поищет переписку своего брата Эсада со Львом, и на следующий год, когда я приехал к ней в пансион для престарелых в пригороде Вашингтона, я еще раз поднял этот вопрос. Она показалась мне сильно одряхлевшей, хотя пообещала ради меня пустить в ход связи с президентом Азербайджана, когда в следующий раз поедет на родину. Тем же летом она скончалась, успев, правда, еще раз побывать в Баку. Так что сегодня, насколько мне известно, никого из потомков первых бакинских «нефтяных королей» в живых не осталось, — по крайней мере, тех, кто по возрасту мог сохранить воспоминания о том времени.

Лев нередко воспевал мир нефтяных магнатов, но в юные, проведенные в отчем доме годы он при всяком удобном случае спасался от него, находя себе прибежище в старом городе, где ощущался дух Древнего Востока. Прохаживаясь по мощным укреплениям ханского дворца, он воображал себя героем, способным защитить себя самостоятельно, а не с помощью полудюжины телохранителей и няньки. «На стене, — вспоминал он, — над величественной аркой портала был таинственный, сложный орнамент, древняя восточная вязь. Огромные, непонятные буквы и тонкий, изящный орнамент. Я разглядывал их, нередко впадая в состояние медитации, мечтательное, подобное трансу. Это состояние истинного блаженства длилось часами. Вернувшись же домой, я превращался в ленивого, болезненного, никчемного подростка».

Льва весьма интересовали всевозможные малые народы Азербайджана. Как только отец разрешил, он в сопровождении телохранителей и фрау Шульте стал совершать поездки в места, где мог с ними познакомиться. Для этого достаточно было проехать несколько часов верхом, ведь Азербайджан — страна не слишком большая. Правда, и в первой книге Льва «Нефть и кровь на Востоке», и в последовавших за нею «Двенадцати тайнах Кавказа» зачастую трудно понять, где заканчивается личный опыт Льва и начинается его пылкое воображение. Он писал, например, о племени, напоминавшем амазонок: мужчинам там не разрешалось работать, женщины же ходили с оружием, сами выбирали для себя сожителей и носили не юбки, а штаны. Писал о хевсурах, голубоглазых, рыжеволосых горцах, которые утверждали, что их предками были крестоносцы; они все еще носили кольчуги, прямые мечи и небольшие круглые щиты с изображенными на них крестами[33]. Рассказывая о них, Лев почти наверняка смешивал то, чему был свидетелем, с тем, о чем лишь читал или слышал от других. Районы, находившиеся на расстоянии дневного конного перехода от Баку или от Тбилиси, представлялись горожанам дикими и экзотическими, а обычаи горцев давали пищу для бесконечных пересудов, слухов и сплетен.

Во время путешествий на юг от Баку Лев познакомился с айсорами, потомками жителей Ассирии, чьи лица казались ему похожими на изображения в древних каменных храмах. При поездках на север, на территорию бывшего Кубинского ханства, он впервые встретился с теми, кто особенно повлиял на него, еврейского мальчика, который стремился стать мусульманским воином, — горскими евреями Азербайджана. Они носили кинжалы, сапоги и меховые шапки — точь-в-точь как их соседи-мусульмане, так что их невозможно было отличить друг от друга. «У них всегда было оружие, — одобрительно отмечал Лев, — как и другие горские кланы, они пасли овец, однако были не только пастухами, кочевниками, но и воинами, даже разбойниками, которые грабили купеческие караваны на границе с Персией». Для большинства евреев-ашкенази, перебравшихся в Баку из черты оседлости, эти местные евреи были явлением поразительным. Флора Бененсон с восторгом писала о том, что азербайджанских евреев «в их восточных одеяниях трудно было счесть за евреев; они выглядели едва ли не большими казаками, чем сами казаки, причем у любого мужчины обязательно был острый кинжал, а их женщины, укутанные с головы до ног в одежды из плотной ткани, носили филигранные украшения — их, правда, редко можно было видеть на улице».

Лев с увлечением погрузился в изучение различных теорий, посвященных происхождению горских евреев. Оно было предметом исследований многих историков и этнографов, а в период нацизма даже представители СС поучаствовали в полемике относительно судьбы горских евреев. Согласно некоторым теориям, это остатки одного из исчезнувших колен Израилевых или потомки иудеев времен Вавилонского пленения, которые много веков провели в Персии, прежде чем переселились на север, в Азербайджан. Язык, на котором говорили многие горские евреи, представляет собой средневековый диалект фарси, что придает этой теории известную обоснованность. Когда я брал интервью у старейшин горских евреев в Кубе и спросил, откуда родом их предки, они все сразу же показали на юг.

— Так вы из Персии? — заволновался я. — Ваши предки пришли сюда с юга?

— Ну да, — кивнул один из старейшин, поправляя на голове ермолку, не менее цветистую, чем персидский ковер.

Правда, после дальнейших расспросов выяснилось, что этот человек имел в виду следующее: много веков назад его предки действительно пришли сюда с юга — ведь прежде они жили на десять миль южнее.

— В общем, тут вот какое дело, — увидев мое замешательство, поспешил на помощь Фуад, — он на самом деле понятия не имеет, где изначально была их родина. Ведь горские евреи живут в этих местах уже около тысячи лет.

Поначалу Лев тоже придерживался теории, что горские евреи являются потомками тех, кто пережил Вавилонское пленение. Это означало бы, что они жили здесь за много веков до того, как предки нынешних азербайджанцев мигрировали сюда из пустынных районов Туркестана и Монголии, то есть горские евреи относились бы к самым древним этническим группам на территории нынешнего Азербайджана. Они были независимыми вассалами персидского шаха, эти «гордые княжеские кланы, несколько веков назад основавшие здесь могущественное царство, в котором, однако, иудейской веры придерживались только воины, вельможи и верховные правители. Ведь в ту пору иудаизм был религией привилегированных классов». Все эти штудии привели его в конце концов к теории, доставившей множество затруднений нацистам, потому что из нее следовало, что горские евреи были их собратьями-арийцами, а никак не недругами-семитами. Суть ее заключалась в том, что горские евреи — потомки хазарских племен, союза воинственных тюркоязычных племен, которые стали объектом единственного в постбиблейские времена массового обращения в иудаизм — в VIII и IX веках. «Иудейский правитель, носивший титул кагана, некогда владел всеми пространствами заволжских степей, вплоть до берегов Каспийского моря, — поражался Лев. — На протяжении двухсот лет каган был самым могущественным правителем на Востоке; и все подчинялось его власти, так что даже христианские правители были вынуждены платить ему дань». Лев отмечал также, что азербайджанские мусульмане относились к местным евреям как к мусульманам, которые перешли в иудаизм «по какой-то ошибке, ведь даже само их местное название — “кипта” — означает “заблуждающиеся”». Однако куда серьезнее были «заблуждения» кагана. Самые ранние исторические свидетельства о хазарах относятся к VI веку новой эры; в конце же VIII века это тюркское племя, захватив территорию между Черным и Каспийским морями, стало господствовать над всеми народами Кавказского региона.