Опасный дневник - Александр Западов

А она была такой далеко не всегда. Недавно, к примеру, вспомнили государя Петра Великого, и князь Иван Барятинский сказал, что этот государь часто напивался пьяным и бил своих министров палкою.

— Верно, — заметил граф Александр Сергеевич Строганов, — это всем доподлинно известно. И представьте — знатные люди от него побои терпели не возмущаясь. Такие дикие нравы были в те старые годы. Один немец-генерал, когда царь его ударил дубинкой, — а она таки была тяжеленька, — сказал: «Рука господня прикоснуся мя». Тут недолго и до кощунства!

— В истории, — продолжал Барятинский, — только двое государей-драчунов известны: наш Петр Первый да покойный король прусский, отец нынешнего Фридриха, с которым так мы не вовремя замирились. Царь Петр был горазд бить своих генералов дома, шведские же его побивали не раз — вспомнить хоть Нарву. И король шведский Карл Двенадцатый был куда более искусным полководцем, ничего, что Полтавскую баталию проиграл. Он войну вел по всем правилам, о коих наш драчун и понятия не имел.

Порошин кипел от негодования. Его возмущало, что в покоях цесаревича, наследника российского престола, осуждают великого монарха, презирая его достоинства.

— Покойный государь, — громко сказал он, — не только от своих единоземцев славным полководцем почитается. Сам Вольтер пишет, что Карл Двенадцатый в армии Петра Первого быть достоин только первым солдатом. И это говорит ведь не русский, а француз.

— Неужели так? — спросил Павел. Спор был ему доступен и весьма интересен: все, что касалось военного дела, возбуждало его внимание.

— Может статься, что Вольтер так и написал, — ответил Барятинский, — однако слова эти — крайнее ласкательство. Конечно, он того не думал, а получал от государыни Елизаветы Петровны немалые деньги за составление русской истории — и сочинял в ее пользу, чего самым делом никогда не бывало.

Спорить Порошину было неудобно — беседа шла в присутствии наследника, и за столом не сидел Никита Иванович, который мог бы легко пресечь дурные рассуждения гостя. Порошин замолчал и сосредоточился на своих мыслях.

«Пристойно ли, — думал он, — чтобы будущий государь, наследник Петра Великого, таким неприязненным разговорам был свидетель? Какие чувства могут они в него заронить? Никто не полагает, что Петр Алексеевич совсем никаких не имел недостатков. Но кто из смертных от них свободен? Сколько известно в истории великих мужей, все они бывали подвержены некоторым слабостям. Однако, представляя пример, не о пороках их проповедовать должно. Надобно разъяснять их добродетели. Пороки могут или совсем быть замолчаны, или хоть открыты, да мимоходом, с таким напоминанием, что представляемый в образец государь всеми силами старался от своих недостатков избавиться и побеждал их. Необходимо нужно описывать его высочеству хвальные дела знаменитых героев, чтобы разжечь в нем охоту и благородное рвение им следовать. Но чьи дела пробудят в нем сильнейшее желание подражать им, как не блаженной памяти прадеда его Петра Великого? Они по всей подсолнечной громки, и если бы на российском престоле не было такого несравненного мужа, то полезно было бы и вымыслить его для подражания!»

Никита Иванович ушел к себе. Порошин по склонности характера в каждом деле отыскивать лучшие стороны и не грустить о том, что не сбывается, подумал о том, какими значительными и умными людьми окружен великий князь, пусть они и не всегда осторожны в речах. Зато какие драгоценные мысли возникают у них! Каждое рассуждение учит жить. И жаль, что все это богатство исчезает бесследно, что никогда не придется узнать, как собеседники влияли на воспитание великого князя, чем помогли в подготовке к выполнению обязанностей государя.

А сам великий князь… Собственно, самое важное ведь в нем, в его развитии, духовном росте! И не грех ли окружающим лениться описать, как воспитывали для России самодержавного монарха Павла Петровича, вели его к трудам и подвигам? Мальчик остер умом, все видит и понимает, здраво судит о вещах, заниматься с ним — чистое удовольствие. Для чего же не оставить потомкам его рассуждений, забавных и замысловатых?

Порошин отлично владел пером. В бытность свою кадетом он печатал в журнале Академии наук «Ежемесячные сочинения», единственном тогда русском журнале, свои переводы статей из иностранных изданий. Работы его появлялись рядом со стихотворениями Тредиаковского, Сумарокова, Елагина и статьями ученых — Рычкова, Брауна, Эпинуса, Штелина.

Первая статья Порошина вышла в майском номере первого года издания журнала, 1755-го: «Путешествие по жизни человеческой». Другая — в ноябрьском номере: «Благополучие зависит не от места». Нравоучительные, глубокие темы! В следующем, 1756 году напечатал уже несколько статей, тоже очень серьезных: «Размышление о долготе жизни человеческой», «Размышление о величестве божием», «О клятвопреступлении». Перевел он также статьи о землетрясениях, о мануфактурах, о художествах и даже о влиянии музыки на человека.

Что ж, писал он с пользой для читателя — и для себя, разумеется: выработал слог.

Первую его статью редакция «Ежемесячных сочинений» предварила вступительной заметкой о том, что, мол, некоторые добропорядочные молодые дворяне из кадетского корпуса достигли успеха в переводе и сообщили в журнал несколько своих опытов. В присланных ими статьях редакция находит немалую силу существенных красот российского языка. О рассудительном же избрании переводчиками полезных статей читатели могут сами составить свое мнение.

Да, он умел выбирать статьи из иностранных изданий, а переводя, всегда отмечал, откуда что взято. И не слово в слово на русский язык перелагал текст, но схватывал мысль и внятно ее излагал. Старался писать коротко, и то, что казалось у автора излишним, для дела ненужным, пропускал, о чем уведомил своих читателей в примечании к одной из статей: «Я, следуя более собственных мыслей течению, нежели точную связь подлинника наблюдая, иное выпустить, иное прибавить рассудил за благо…»

А под статьей «Историческое описание о мануфактурах» приписал, что она переведена из немецкого журнала, туда взята из французского. Сочинитель статьи польстил своему отечеству и кое-что написал несправедливо, — например, не упомянул о саксонском и венском фарфоре и расхвалил руанские глины, которые того не заслуживают. Эти ложные известия переводчик выпустил.

Так он работал для журнала. Осудят ли его за самовольство, когда он теперь примется работать для истории и будет каждый день записывать упражнения и забавы его высочества?

«Если в таких повседневных записках, — думал Порошин, — кому-нибудь что-то покажется маловажным, нужно ответить, что иногда и неважные вещи лучше, нежели настоящие дела, изображают нрав и склонности человеческие, особливо в нежной молодости. Нельзя требовать от меня совершенства стиля. Пишу я справедливо и беспристрастно. Эти достоинства украшают историю, и я буду наблюдать их с наисовершеннейшей точностью».

Порошин решил записывать каждый вечер то, что произойдет в течение дня, и делать это после того, как заснет великий князь и у дежурного воспитателя окажется свободное время.

Конечно, при поспешном письме в стиле нечего будет искать великой красоты, но разве для этих записок в ней суть? Впрочем, ведь будет писаться и не история его высочества, а только дневник, на основе которого эта история позже будет составляться. В его заметках, наверное, немалое число страниц займут такие мелочи, упоминание о которых доставит радость лишь составителю, когда он будет перечитывать свой правдивый рассказ, а прочие останутся к ним равнодушны. Что ж, при обработке можно будет мелочи и выкинуть.

Взяв кипу синей плотной бумаги, Порошин отсчитал десять листов и перегнул их пополам — получилась тетрадь, еще десять листов — вторая. В таких он будет писать начерно дневные записи, а потом перебелит на полный формат. И оставит большие поля для поправок читателей, вернее, одного читателя — великого князя Павла Петровича. Отныне он должен будет видеть свои хорошие и дурные поступки на столбцах новой летописи.

Порошин достал иголку с ниткой и занялся шитьем тетрадей[1]

Глава 5

Будни

Предвидим, рассудив мы детски разговоры,Отрадою ко всем сияющие взоры,Что будешь подданным веселие, покров,В правлении пример, во брани страх врагов.

Павел просыпался рано — в шесть утра, в начале седьмого. Камердинер, спавший в его опочивальне, подавал ему платье, а заслышав шорох и тихий разговор, входил дежурный кавалер. Ночью он дремал на раскладной кровати у дверей опочивальни великого князя.