Выйти замуж - Наталья Нестерова

Люсин приемный сын Женя Бойко после долгих примерок и приглядок женился. Он выбрал себе в спутницы бледненькое существо, смущающееся и краснеющее по всякому поводу, — аспирантку Оленьку. Вместе с невесткой Люся получила невесткину мать — Оленьку постаревшую на двадцать лет, побитую жизнью или собственными страхами, с вечным выражением обиды на лице.

Хотя Оленька-старшая, Ольга Радиевна, не собиралась (да и не приглашали) жить с молодыми постоянно, летом ее присутствие на даче было как бы и оправдано. Дело в том, что жена Жени была беременна и мучалась чудовищным токсикозом. Она ничего, кроме сухариков с чаем, не могла проглотить, а любой кухонный или парфюмерный запах вызывал у нее приступ рвоты. Бедный ребенок, Оленька целыми днями сидела в будочке с дачными сантехническими удобствами. Благородный прозрачно-белый цвет ее лица превратился в зеленовато-желтушный. Во взгляде ее молчаливой мамы так-таки и читалось: «В мою дочь поселили ядовитое семя».

На даче жили и старенькие Люсины родители, дружно оглохшие, немного капризные и со старческими причудами. Они большей частью проводили время у включенного на полную громкость телевизора и дремали. Если звук убавляли, мгновенно просыпались и требовали почтительного к себе отношения, обижались и хныкали.

Ольга Радиевна привезла с собой кошку Маргариту. Как известно, есть кошки и кошки. Те, что шныряют по ночам на чердаке, — нам до них и дела нет. Но есть ласковые и капризные спутницы женского одиночества, которым отдается весь трепетный огонь неизрасходованной нежности и любви. Марго как раз и была подобным объектом обожания со стороны Ольги Радиевны.

Так совпало, что кошка ступила в определенную биологическую фазу, и ей страстно требовалось оплодотвориться. Свою потребность Марго выражала диким криком, который не могли заткнуть никакие таблетки гормонального свойства, подкладываемые ей в еду.

Возможно, с кошачьей точки зрения, и звучала в этом визге радостная песнь любви, раз к дому сбегались все окрестные коты. Но с точки зрения человеческой и собачьей, вой был труднопереносим. Потомок Дульцинеи, пес неопределенной породы Филя в ответ на завывания Марго и появление кошачьей своры отвечал свирепым лаем.

— Телевизор орет, кошка воет, собака лает, — вспоминала Люся, — Оленьку тошнит, мама ее плачет украдкой по углам. Кто это долго перенесет? Димка, конечно, на дачу ни ногой. Женя под всяческими предлогами тоже увиливает, в течение недели не показывается. Да ему и диссертацию заканчивать надо.

Только ответственная Люся каждый день на электричке после работы с сумкой на колесиках тащилась на дачу. Везла фрукты невестке, продукты родителям, у которых четкое, по часам кормление ассоциировалось с заботой и вниманием к ним молодежи.

Обычно Люся приезжала засветло и вступала на вторую трудовую вахту: готовила еду, убирала, стирала, полола грядки. Но в один из дней она задержалась, так как ездила к своей знакомой, которая за умеренную плату распространяла чудодейственные молочные грибочки, не то японские, не то китайские. Эти грибки — маленькие сырного вида сгустки — нужно было опустить в свежее молоко, которое через несколько часов закисало, и получался напиток, среди прочих свойств якобы обладавший способностью снимать токсикоз у беременных.

Люся шла по лесной дороге в сумерках. Она волокла сумку-тележку и печально прикидывала, сколько домашней работы сегодня уже не успеет сделать. Заветную баночку, где в кефире плавали грибочки, Люся несла в руках.

Неожиданно из темного леса, продираясь через кусты, позади Люси выскочил мужчина. — Эй, подождите! — крикнул он. Ну какая женщина ночью в лесу откликнется на такой призыв? Девять из десяти тут же пустятся наутек. А десятая если и застынет, то не для того, чтобы узнать, что нужно человеку, а просто окаменеет от страха.

Люся не окаменела. Она бросилась бежать. Какое-то время она даже пыталась волочь за собой тележку, но, оглянувшись и увидев, что мужчина ее преследует, бросила запас еды и рванула налегке.

Так быстро Люся не бегала лет двадцать. Мчащаяся во весь дух (не десяток метров к отъезжающему автобусу) достаточно плотная, немолодая женщина — зрелище редкое, ночное, при свете дня такого не увидишь. Люся отчетливо чувствовала свой скелет, потому что все, что наросло вокруг него, колыхалось, дергалось вразнобой и норовило оторваться от костей. Большая Люсина грудь вращалась пропеллером и, казалось, помогала движению вперед.

Преследователь тоже, видно, был не юноша. Он бежал тяжело, быстро запыхался и из того, что он там кричал, Люся ничего не понимала.

Так они домчались до края поселка, где уже горели лампы на столбах. Хотя Люсю подстегивал ужас и хотя мужчина явно был не из команды ее мужа номер два, все-таки он ее настигал.

— По…по… я…я…я… ни…ни… — пыхтел он уже за Люсиной спиной.

Мужчина почти схватил ее за руку, когда Люся обернулась и запустила в него драгоценными грибочками. Баночку он поймал, но расплескавшееся содержимое сорвало полиэтиленовую крышку и вылилось на него. На секунду Люся успела заметить, как заморские грибочки усеяли бороду преследователя и его костюм, а кефирная жижа растеклась манишкой. — Дура! — закричал он. — Ты что творишь? Убить тебя мало!

Эти угрозы Люся расслышала вполне отчетливо. И припустила еще быстрее, уже не на втором дыхании, а на издыхании.

Ей не хватало воздуха, кровь стучала в висках со скоростью отбойного молотка. Возможно, поэтому мысли путались и мельтешили. Она вдруг вспомнила завывания Марго и лай верного Фили. Если бы сейчас, когда до дома осталось совсем немного, звучал этот концерт, мужик наверняка бы струхнул и отстал. Но деревенскую тишину нарушал только громкий звук телевизора, настолько громкий, что, зови Люся на помощь, никто из соседей не услышит. Она врезалась в свою калитку как раз в тот момент, когда мужчина настиг ее и грубо схватил за плечо. Сил на сопротивление у Люси не осталось, и что-то вдруг с перепугу приключилось у нее в голове. Люся развернулась к насильнику и… сначала завыла, как Марго, а потом залаяла по-собачьи…

— Ы-ы-ы, гав, гав, гав, — дергала она головой.

Мужчина обомлел. Он опустил руки, с неподдельным ужасом, теперь без всякой злости смотрел на Люсю несколько секунд, шумно переводя дыхание.

— Я, право… — промямлил он. — Вы успокойтесь. Я только… только хотел спросить дорогу к станции.

Люся сама была обескуражена своей выходкой. Она боялась разжать рот. Вдруг опять вырвется лай? Поэтому только громко дышала носом. Мужчина привычно (для Люси) закосил, глядя на эту выдающуюся часть ее лица, сейчас пребывающую в интенсивной работе.