Улыбка фортуны - С Мюге

Но в сельскохозяйственном лагере (а Карлаг был именно таким) существовало много работ, на которых можно было использовать только малое количество людей в одном месте. Ставить туда еще и охранника было невыгодно — попробуйте к каждому пастуху приставить по вертухаю! Бесконвойные ценились. Поэтому зеков, которые были расконвоированы, очень неохотно отправляли в конвойную зону.

Утром обычно был развод. Всех, кроме лежачих больных, выстраивали у вахты, и нарядчик тут же формировал бригады. Иванов, Сидоров, Петров — будете возить навоз из конюшни в сад; Икс, Игрек, Зет — окапывать яблони и так далее. Если группа оказывалась человек в десять, назначался старший. Выполненную работу принимал заказчик — заведующий садом, фермой и тому подобное.

Казенная кормежка была неважная: пайка хлеба шестьсот граммов и три раза в день супец или каша из черного ячменя, который зеки окрестили «карими глазками». Но бесконвойных этот харч мало беспокоил, так как все что-нибудь да воровали.

Как ни пыталось начальство с этим бороться — ничего не получалось. Бывало, ставили во время дойки наблюдателей в каждом проходе. Доярки разработали тут же свою технологию. Добудут у ветеринара клистирные трубки, протянут под платьем, нижний конец из-под подола опустят в подойник, который во время дойки зажимается между колен, а другой конец через воротник в рот, и сосут молоко во время доения.

Туши забитого скота обязательно разрубались пополам. Официально — для удобства транспортировки, а неофициально — для того, чтобы из середины вырубить кусок с двумя-тремя ребрами. Никому не приходило в голову считать ребра у коровы, и их оставляли столько, сколько полагается иметь человеку — двенадцать.

Однако, чтобы воровать хорошо, надо было и «хорошо» работать. Далеко не все были приставлены к молоку и мясу. Иному бесконвойнику удастся пронести в зону пару картофелин или репу — он и тем доволен. «Хлебное» место стоило дорого.

Воровать я не умел, работать, по изложенным выше соображениям, мне не хотелось, но и не работать было неудобно, так как норма выработки распределялась на всю бригаду. Поэтому я стал подумывать о том, нельзя ли примазаться к КВЧ (культурно-воспитательная часть).

Искусство фокуса

В то время участие в самодеятельности не считалось предосудительным, как, судя по книге А. Марченко, стало потом. При КВЧ группировалась вся лагерная интеллигенция — артисты, художники, писатели и поэты — если и не профессионалы, то склонные к искусству люди.

Кроме официальной работы по заданию начальства: писание лозунгов, выпуск стенгазеты, участие в самодеятельности — в комнате КВЧ развлекались и самостоятельно. В отсутствие начальства поэты читали свои стихи далеко не просоветского толка, разыгрывались шарады. Вносили разнообразие и в официальную работу. Например, в читальной комнате появился лозунг: «Читая газеты, вы убедитесь, что жизнь становится лучше и содержательнее». Начальник КВЧ не сидел в одной камере с Ляховским и не почувствовал в этом лозунге подвоха.

Общаясь с артистами в Карабасе, я понял, что самое выгодное — быть фокусником. Все репетируют после работы, а фокуснику требуется время для изготовления реквизита. Причем реквизит секретный, а, следовательно, никто не должен вмешиваться в технологию его изготовления и учитывать время производства. Поговорив с заведующим клубом и начальником КВЧ, я предложил свои услуги. Они устроили просмотр.

Ловко сочетая свою способность угадывать мысли с обычными приемами фокусника, я, видимо, произвел впечатление. Мне предложили вступить в коллектив художественной самодеятельности при КВЧ. Я согласился, но предупредил, что для показа эффектного фокуса мне нужно сделать особый ящик. Для этого надо, чтобы меня не гоняли на работу, пока я его не сделаю. Начальник согласился.

Ящик я делал неспеша. Когда он был готов, я покрасил его в черный цвет, добавив предварительно в краску керосина. На начальника КВЧ стали давить, что я слишком долго не выхожу на работу. Он каждый день подходил к ящику, трогал его пальцем и, убедившись, что ящик не высох, давал мне освобождение для «сушки ящика». Приближалось седьмое ноября (праздник Октябрьского переворота), и больше тянуть было нельзя. Я вытер ящик бумагой, покрасил его заново не разбавленной керосином краской. На другой день доложил, что реквизит готов.

После концерта мне пришлось опять ходить на работу. Иногда я незаконно оставался в зоне. После развода и выхода бригад на работу по территории лагеря ходил начальник со свитой, в которой был и лекпом со списком освобожденных по болезни. «Трулевку» они проводили квалифицированно — увильнуть было довольно трудно. Попавшихся «отказчиков» тут же сажали в карцер.

Однажды во время «трулевки» мне пришлось отступить в умывальную комнату. Начальство приближалось, а деваться было некуда. Тут я увидел ведро с водой и веник. Быстро высыпав в ведро зубной порошок, забытый кем-то на полке, и размешав его в воде, я стал белить потолок в тот момент, когда они входили в дверь. Кто-то, узнав меня, позлорадствовал:

— А, и фокусника запрягли в работу. Это тебе не фокусы показывать!

Не подозревал он, что искусство фокуса как раз и заключается в том, чтобы направить внимание зрителя по ложному пути. Никому не пришло в голову, что зек работает по собственному почину. Решили — по наряду.

А овца не кусается?

Ближе к зиме увиливать от работы стало еще труднее Иногда устраивались производственные собрания. На одном из них выступил и я, доказывая, что отказчики — самые честные люди.

— Поскольку труд создал человека, — говорил я, — он является необходимой потребностью. Если человека не тянет трудиться, значит, это какая-то патология, болезнь. Что же остается делать больному? Выйти на работу и своим участием в трудовом процессе снижать процент выработки всей бригады? Но ведь мы боремся за проценты! Такой человек вреден для всей бригады, всего отделения, всего лагеря. Это нечестный человек. Честнее, если он сознается, поборов в себе ложный стыд, что у него отсутствует присущий всем нормальным людям трудовой энтузиазм. И если начальство ему не посочувствует (ведь больных надо жалеть), то он, в силу, очевидно, недостаточно продуманных в биологическом отношении законов, добровольно пойдет в карцер. Я лично сознаюсь, что заболел социальной болезнью, и из высоких побуждений — поднять процент выработки нашего отделения — отказываюсь выходить на работу.

Начальник режима майор Лысук написал тогда письмо моей матери с просьбой воздействовать.