Пляска смерти - Лорел Гамильтон

— Или что? — спросила я.

— Или укрепить твои щиты, и я вообще не смогу проверить твою силу. — Она шевельнула бледными плечами, будто пожала, но движение не совсем такое. — Я буду обращаться с тобой, как обращаюсь с Сэмюэлом. Я тебе буду говорить правду, но я просто не знаю наверняка. Если бы ты была вампиром, я бы могла знать, но ты и больше, и меньше, чем вампир. Ты не просто одно или другое, а и то, и другое, и много еще что. И это, я думаю, меняет вокруг тебя правила силы и магии.

Глубоко вдохнув, я медленно выдохнула и кивнула. Потом я шагнула вперед, а Мика и Натэниел — назад, давая мне место. Не думаю, что кому-то из нас нравилась эта мысль, но если я ее требованиям не отвечаю, то тремя весьма неаппетитными яблочками у меня на столе будет меньше. Ура…

Она снова взяла меня в объятия, и я не отбивалась. Я ее даже сама обняла. На этот раз она не стала держать меня за голову — поверила, что я дам себя поцеловать.

Мне пришлось встать на цыпочки — то есть ее рост был ближе к шести футам, чем я думала. Я поймала себя на том, что тянусь к ее щеке ладонью, будто этого поцелуя хотела. Иногда я прикасаюсь к чужому лицу, потому что это интимно. Иногда потому, что рука на чужом лице позволяет контролировать поцелуй, чтобы он не вышел за рамки. Угадайте с двух раз, какова была на этот раз причина. Первая догадка не считается.

Глава седьмая

Она поцеловала меня, и на этот раз я не противилась. Я позволила себе растаять, прижимаясь к ее телу, а ей — пить из моего рта. В поцелуе, особенно открытыми губами, есть момент, когда ласка языка и губ переливается через какую-то черту, и ты отвечаешь на поцелуй. И я ответила, ответила, поцеловала ее как надо было целовать — полностью, глубоко, пробуя ее на вкус.

Оторвавшись, я прошептала:

— У тебя вкус соли.

Она выдохнула ответ мне в рот, притянув меня снова в поцелуе:

— У тебя вкус крови.

Дыхание ее заполнило мне рот, ласкало заднюю стенку горла. И вкус у него был чистый и свежий, как у ветра с океана.

И губы ее на вкус были как будто она только что глотнула из океана. Я лизнула ей губу и обнаружила, что ее полные губы покрыты белесым налетом. Это не было иллюзией, это было взаправду.

Я сглотнула соленый вкус ее губ, глядя на нее, чувствуя сама, какое у меня удивленное лицо.

— Как…

Но я не договорила, потому что проглотила я не вкус соли — я проглотила силу ее.

И услышала шепот океана у берега. Услышала его, как музыку. Оглядела комнату — хотела спросить, слышит ли еще кто-нибудь. Хотела взглянуть на Мику, на Натэниела, но не они перехватили мой взгляд — Томас глядел на меня жадными, расширенными глазами. Его брат рухнул в двойное кресло и зажал уши руками, раскачиваясь взад-вперед. Кристос сопротивлялся — тому, что накатывало на него, что бы это ни было, — но Томас даже сопротивляться не хотел. Самсон вцепился руками в спинку кресла, и глаза его совсем утонули в черноте, как у слепого. Женщина и другой мужчина, которые с ними приехали, обратили ко мне черные глаза. Женщина обхватила себя за плечи, будто от холода или от испуга. Мужчина намертво вцепился рукой в собственное запястье — типичная поза спортсмена, превратившаяся в тяжелую и напряженную, как будто если он свою руку отпустит, то сделает что-нибудь нехорошее. И последними я встретила глаза Сэмюэла. Они посветлели от вампирского огня, пылающе-карие с искорками зеленого пламени в глубине. Все они это слышали — этот шепчущий, искусительный звук. Океан звал, и я не знала, чем ответить.

Я все еще вглядывалась в глаза Сэмюэла, когда ощутила руку, что гладила мне плечо. Я обернулась — рядом с нами стоял Томас. Теа стала высвобождаться из моих рук, передавая меня в руки Томаса, так что объятие не прервалось, только руки сменили друг друга.

Вокруг нас задвигался народ, я увидела лицо Мики, он шевелил губами, но я его не слышала — я слышала только вздохи и эхо моря. Томас коснулся моего лица, повернул меня к себе, заговорил, и его слова несли рокочущий звук прибоя на гальке:

— Ты слышишь мой голос?

Я кивнула, прижимаясь лицом к его ладони — лицо помещалось в ней полностью. Он нагнулся, и я привстала навстречу его поцелую. Я забыла, что ему семнадцать, я забыла, что мы на публике, среди которой его родители. Я забыла, что смотрят мужчины, которых я люблю. Ничего я не видела, кроме его лица, ничего не ощущала, кроме силы его рук на моих щеках, рук, скользящих у меня по спине, вниз, вниз. У меня в голове стало тихо, только едва слышный шепчущий звук раздавался, как вода, журчащая у спокойного берега. Не я освободилась от его ментальных игр — Томас сам себе их испортил. Рука его ползла вниз, вниз и дошла до пистолета на пояснице. Тут он остановился. Споткнулся, можно было бы сказать, если бы у магии были ноги, чтобы споткнуться о камешек.

Я отодвинулась, увидела на его лице неуверенность. Он был все так же красив, и шепот в голове все еще подталкивал меня касаться его, но глаза у него были широко открыты, а на лице — замешательство. Он был свеж, нов, неопытен — будто впервые обнял женщину, и вдруг оказалось, что у нее пистолет.

Звук прибоя затих вдали, и стал слышен говор в комнате. Все думали, что делать и не надо ли вмешаться.

— Это пистолет, — сказал он голосом столь же неуверенным, как выражение его лица.

Я кивнула. Снова опустилась на каблуки, перестала стоять на цыпочках, перестала помогать ему соблазнять меня магией своей матери — или своей собственной.

Он еще пропустил большой нож сзади, потому что взялся за середину спины уже возле поясницы. Такого размера клинок не заметить? Младенец, сущий младенец. И я бы это сказала, даже если бы ему было не семнадцать, а двадцать семь. Младенец — не по годам, но в моем мире. Нельзя не заметить нож длиной в локоть и остаться в живых — надолго. В моем мире так не получается.

Я посмотрела ему в лицо. Чернота стала уходить, оставляя человеческие карие глаза. Он был сыном вампира и сирены, но жизнь его была куда добрее, защищеннее, чем моя. Я оставлю его этой доброте.

И я освободилась из его объятий. Совсем.

— Пойди сядь, Томас.

Он замялся, оглянулся на мать. Она смотрела на меня, не на него, смотрела своими черными глазами. Лицо ее стало задумчивым, будто она не знала точно, как понимать только что увиденное.

— Делай, как сказала Анита, — произнесла она наконец.

Он вернулся к двойному креслу, сел рядом с братом. Мы с Теа остались смотреть друг на друга.

— Он только на миг заколебался, — сказала она, — но этого было достаточно.

— Это не его сила, — сказала я. — Пока не его. Это твоя сила. Ты ему одолжила силы достаточно, чтобы меня подчинить.