Вся собачья жизнь - Татьяна Ефремова

– Привет! – ответил он, все так же ухмыляясь. – Чего тебе?

Простой вопрос. Самый важный. Чего ей, собственно, от него нужно. И ответ на него простой и четкий. Насколько проще было бы выпалить сейчас, что именно ей нужно. Это ведь такая малость. Но нельзя. Нельзя так сразу. Надо сначала подготовить почву. Расположить его к себе не удастся, ему на Ольгу наплевать, но хоть заставить смотреть без неприязни. И без усмешечек вот этих. Ему, конечно, все смешно. Все, что с ней происходит. А ей это важно. Нет, сразу отвечать нельзя.

– Да так, – улыбнулась она. – Ничего особенного. Давно не виделись просто. Вот, пришла узнать, как у тебя дела.

– Нужны тебе мои дела, как же.

– А я замуж выхожу.

– Опять? И за кого же? Снова за этого своего хлюпика? Как его там, Лелик, вроде?

– Нет, не за Лелика. Я за иностранца выхожу.

– За таджика, что ли? – Он открыто над ней издевался, это было видно. – Или за китайца? Ты смотри, мать, эти ребята ушлые. Им от тебя гражданство нужно, не иначе. Ты уж лучше за Лелика выходи. Или он тебя больше не зовет?

– Зовет, – зло ответила она. Не сдержалась, сорвалась. Очень уж хотелось показать этому самодовольному хмырю, что и она тоже чего-то стоит. – Зовет, представь себе. И он не хлюпик.

– Так что же ты за него не идешь? Нафига тебе иностранец?

Она пожала плечами. Не объяснять же, в самом деле, зачем замученной беспросветной жизнью бабе понадобился иностранный жених. Для того, чтобы поменять что-то. Пусть даже одну беспросветность на другую. Главное, хоть что-то поменять, начать жизнь сначала. Потому что здесь у нее ничего толком не получается, и от этого хочется выть и кусать руки до крови, страдая от бессилия. Юрка этого не поймет. Он сильный. А она слабая. Она давно уже поняла, что одной ей не выплыть. Единственный ее шанс – прилепиться к кому-то сильному, у кого хватит сил на двоих, кто и сам не утонет, и ее вытащит. Юрка ее тащить не захотел, считает, что каждый должен выгребать в этой жизни сам. И если начать ему объяснять, что не у каждого на это хватит сил, а жить хочется каждому, он просто не поймет. Ухмыльнется опять, а то и смеяться начнет в открытую.

– Что за иностранец-то?

– Американец.

– Ого! Да это прогресс! Нашла себе ковбоя? В шляпе и кожаных штанах? Поздравляю!

Он веселился, стараясь уколоть побольнее. Ничего, она потерпит. Есть, ради чего терпеть.

– Никакой он не ковбой. С чего ты взял?

– Ну как же? Раз американец, значит ковбой. Крутой мужик на лошади. Ты ведь крутого мужика нашла, правда. Хлюпик у тебя и здесь есть, ради этого не надо в Америку переться. Или это он к тебе переедет?

– Нет, я к нему.

– Ну, поздравляю! Желаю счастья. Так ты пришла, чтобы рассказать, что замуж за американца выходишь?

Ольга кивнула.

– Считай, я принял к сведению. Даже, можно сказать, благословил. Выходи за своего фермера. А мы уж как-нибудь здесь, на исторической родине. Пошли, Райс!

Юрка повернулся и зашагал к подъезду, насвистывая явно напоказ. Пес молча пристроился у его левой ноги.

Двигались они очень слаженно, как будто составляли одно целое. Собака ни на шаг не опережала человека, не отставала, не отходила в сторону. Ольга в который раз подивилась таким собачьим возможностям. Хотя Юрка ей сто раз говорил, что ничего нет удивительного в умении собаки ходить по команде «Рядом», и каждая собака должна это уметь, главное, чтобы хозяева не ленились. Сам он не ленился, поэтому даже поводком пользовался только когда обучал щенков. А Райс всегда без поводка обходился. Сейчас поводок, наверняка у Юрки в кармане лежит, чтобы было что предьявить, если кто-то начнет возмущаться. Но глядя на вышколенного Райса, возмущаться никто и не думал никогда…

Только когда эта парочка скрылась за дверями подъезда, Ольга вспомнила, что так и не сказала бывшему мужу самого главного.

Фотоальбомов в семье Кузнецовых было много. Самых разных: и старых – в потертых плюшевых обложках, и поновее – в чехлах из клеенки, и современных – с прозрачными кармашками для фотографий. Все они лежали грудой на низком столике, и я перелистывала их один за одним. Остановиться было нельзя. Как только я откладывала в сторону просмотренный, Зоя Васильевна Кузнецова тут же подавала мне следующий. Лицо у нее при этом было жалобным, просящим. Как будто, разглядывая семейные фотографии, мы оказывали ей неоценимую услугу. Ей очень важно было показать хоть кому-то, что у нее был сын. Вот он совсем маленький, видите? А вот это мы на Черном море, в санатории. Юрочке здесь лет пять, видите? А это он в первый класс пошел. А это он в деревне у тетки. Там коза была и Юрик маленький ее очень боялся. Вот он, с двоюродными братьями на рыбалке, видите?

Ей было важно, чтобы про ее мальчика знало как можно больше народу. Казалось, что если все будут знать, что он был, сын не умрет совсем, окончательно. Будет память, или как там это называется? Будет не так больно. И она совала нам с Димычем эти альбомы, ворошила настойчиво страницы, с которых смотрело прошлое. Ее прошлое, ее мальчик, ее жизнь. Муж сидел рядом – безмолвный и безучастный. Только иногда поворачивал голову и пристально смотрел на нее. Будто проверяя, что она все еще здесь, на месте. На нас он, кажется, совсем не обращал внимания. Застыл, как в капле смолы, в вязком мареве горя.

Я листала альбом со старыми, еще черно-белыми фотографиями и боялась поднять глаза. Димыч задавал какие-то вопросы. Судя по усталому и равнодушному тону Кузнецовой, задавал он их уже не в первый раз.

Пролистнув несколько страниц, я наткнулась на фотографию Юры-подростка в обнимку с овчаркой.

– А это Юрочка с Рексом, – заметила мое внимание Зоя Васильевна. – Собака такая у него была. Ох, умнющий! Юра сам его дрессировал, представляете. Никто не помогал, все сам. И собака получилась просто загляденье. Ему нравилось с собаками возиться.

Она всхлипнула и прижала к лицу мокрый, хоть выжимай, платочек.

Я перевернула страницу. Опять Юра и Рекс. На каждой фотографии – только вдвоем. Иногда с кем-то из приятелей. Иногда с родителями. Но всегда – растущий от фотографии к фотографии Юра и матереющий Рекс. На улице, на пляже. Дома, на фоне дефицитного настенного ковра. Под новогодней елкой, Юра в дурацкой маске зайца и Рекс со свертком в зубах. Совсем почти взрослый Юра, с уже пробивающимися усиками, и лежащий у его ног Рекс на залитой солнцем летней улице…

На следующей странице Рекса не было. Вообще не было собак. Юра на диване все под тем же ковром. Один. Юра возле школы. Юра на выпускном.

Перевернув еще пару страниц, я нашла прозрачный пакет с грамотами и дипломами. Зоя Васильевна заметила и оживилась:

– А это Юрочкины грамоты. Олимпиады всякие. И школьные, и районные. Он даже однажды в городской участвовал, второе место занял. Его учительница по математике очень хвалила.

– По математике? – не поверил Димыч и выдернул у меня из рук грамоту. – Так он в олимпиадах по математике участвовал, что ли?

– Да. И по физике еще. А что вы так удивляетесь? Юра очень умный мальчик был, его все учителя хвалили. Он на медаль шел, если хотите знать.

– Погодите, Зоя Васильевна. – Димыч замотал головой, будто пытаясь поскорее проснуться. – Так Юра ваш что, учился хорошо?

– Конечно! – кивнула она гордо. – Я же вам говорю, он на медаль шел.

– А чего же он тогда в физкультурный техникум пошел после школы?

Родители переглянулись, мне даже показалось, что испуганно.

– Ну… Он сам так захотел.

– Как так захотел? Медалист, и вдруг техникум. Да еще такой, где физика с математикой вообще никому не нужны.

– Да не медалист он, – сказала Кузнецова, снова испуганно переглянувшись с мужем. – Медали-то у него не получилось.

– Почему?

– Да он в десятом классе учиться перестал. Знаете, возраст такой трудный, переходный. О будущем не думают совсем, делают все родителям назло. Вот он нам назло в техникум и пошел. А мог бы и в институт поступить, конечно. – Зоя Васильевна снова беззвучно заплакала. – Мне его классная руководительница тогда чуть не каждый день домой звонила: «Юру надо спасать. Юра сам себя губит». А что я могла сделать? Что ни скажу – все в штыки. Все наперекор делал. И техникум этот выбрал нам назло.

– У вас плохие отношения были, что ли?

– Нормальные отношения. Как у всех. Это возраст такой.

– У всех возраст. Но не все от института отказываются. Чего он вдруг взбеленился-то?

Кузнецова всхлипнула громче обычного, ей явно не понравилось слово «взбеленился», которое ляпнул, увлекшись, Димыч. О своем погибшем сыне она хотела говорить только красивыми, хорошими словами. Забыв о прежних обидах и конфликтах.

– Зоя Васильевна! Борис Владимирович! Что произошло тогда у вас с Юрой? Ведь он себе всю жизнь перекурочил, вы же понимаете. Должна быть причина для этого.

– Обиделся он на нас, – подал вдруг голос отец. – Вот и стал перечить во всем.

– За что обиделся?