Хромой Орфей - Ян Отченашек

Он почувствовал, как натянулся поводок, глянул в преданные глаза своего друга, очнулся и с тихим вздохом последовал за собакой по крутой улице.

В вестибюле под лестницей, там, где обрываются гладкие перила, Войту догнала Алена; он узнал ее по частому стуку каблучков, но не оглянулся.

- Привет, супруг!..

И промчалась мимо, на лестницу, шелестя плащом.

Он поднял глаза - она была уже на втором этаже; оглянулась, махнула небрежно.

- Ты посмотри, что тебе милостивая пани прислала, - послышался укоризненный голос мамы.

И в эту минуту за Аленой захлопнулась дверь.

Громче стало тиканье будильника, а сверху слетел знакомый смех, пронизал до костей, как рентгеновы лучи,

Войта потрогал сверток; он был мягкий, на ощупь податливый. Он разорвал бумагу и вывалил содержимое на стул.

Одежда; куча одежды, пиджаки с плеча великана, из самых дорогих довоенных материй, какие нынче только во сне увидишь, брюки, жилеты, все чуть-чуть пахло старостью и нафталином. Гм... Ну и что? Спокон веку все поношенное платье переходило с бельэтажа в подвал, и даже свадебный костюм спустился к Войте из того же щедрого облака. Чего ж тут удивительного? Войта перебирал эту мягкую кучу, будто что-то искал, потом сунул руки в рукава пиджака. Ватные плечи отстали, пиджак болтался на нем как на палке! Глянь - пугало огородное! Сюда влезет еще один такой жених!

Посмотрел в зеркало и прыснул, потом вдруг стало стыдно, он сорвал пиджак, швырнул на стул, рванулся прочь.

Игла шипела в бороздке, из превосходного «биг-бена» лилась дурманяще-сладостная мелодия скрипки, коротко и резко лаяли в унисон саксофоны, и голос певицы тек, как ручей по сглаженным валунам, капал медом, дразнил.

- Конни Босуэлл, - мечтательно шепнула Алена. Она слушала, плотно сжав ресницы, уронив руки на колени. Войте ничего не говорило имя, но музыка приятно обволакивала его, она так подходила к теплому вечеру, он без сопротивления отдавался ей. Сидел он возле Алены, в ее белой комнатке, на хрупком пуфе, выложив на колени кулаки, и дохнуть боялся, чтоб не помешать. За окнами, в низине, город кутался в предвесеннюю мглу, а здесь все светилось белизной, все было благоуханно-нежным, царство хрупкости, в которое он провалился, как в царство давно забытой сказки, и в котором казался сам себе неуклюжим и неприятно-плотским. Все повторялось: опять была девочка с синим взглядом и светлой челкой. «Войтина, пошли играть!» - лепечет детским голоском ветряная мельничка... Ах нет, вот Алена рядом, покоится в кресле, и свитер натянулся на большой, твердой груди. Он не может подумать о ней без дрожи в теле.

Знает ли она об этом? Схватит вдруг его руку, в невинном порыве прижмет ее к груди.

- Войтина, как я рада, что мы опять подружились! - горячо воскликнет, блестя глазами. - Обещай, что всегда так будет!

А он без раздумья обещал бы ей три золотых волоска деда Всеведа или кусочек прошлогодней радуги... Кто ты такой? Ничтожество из подвала. В такие минуты Войта уверен, что сумел бы умереть за нее.

- Вот голос, а? - проговорила Алена в полумраке, когда пластинка кончилась. И, не дожидаясь ответа, запела сама, так точно копируя голос певицы и произношение, что трудно было заметить разницу.

- Ты умеешь по-английски? - только и смог он спросить восхищенно.

Алена тряхнула волосами, обхватила колени.

- Учусь. Хочешь вместе со мной?

- Пожалуй, у меня не получится, - скромно возразил он.

- Откуда ты знаешь! Это замечательный язык! Слушай! - Она негромко стала декламировать, смаковать незнакомые слова. - Слышишь музыку? Все сонги звучат прилично только на английском, тут уж ничего не поделаешь. - Она встала, подошла к окну, задумчиво загляделась на темный город. - Пригодится после войны... если, конечно, не захочешь киснуть в этом медвежьем углу...

Войта беспокойно привстал, снова сел.

- А ты хочешь уехать?

Она обернулась, уперлась ладонями в подоконник, покачала головой:

- Только тсс, миленький! При маме ни слова. Ты ее знаешь. Сентиментальна до невозможности, уговаривает себя, что сделает меня солидной ученой дамой. Детским врачом. Может, это и шикарное занятие, да я-то хочу петь, понимаешь? Притом никаких опер. В хорошем джазе! - Она постучала каблучком об пол, задвигалась в бодром ритме. - Та-да-да-да, та-да-да... Элександрз регтайм бенд... Тебе не нравится?

- Нравится, - охотно поддакнул он.- Отчего же...

- Видишь! У меня хороший голос и тембр. Это сам Кели говорит, а уж он-то в этом разбирается. Он такой замечательный ударник, что хоть сейчас в американский джаз. И фигура у меня ничего, правда? А петь я люблю. И ничего в этом нет плохого. От полек и вальсов меня просто тошнит - от них несет луком и пивом.

- А если не выйдет?

Она подошла ближе:

- Что не выйдет?

- Уехать.

Положила ему руки на плечи:

- Дурачок! Почему же не выйдет? Ведь потом-то будет свобода! Фррр из клетки... И ты, - она тряхнула его, - ты поедешь со мной, Войтина. Хочешь? Прозвенела рассыпчатым смехом, запустила пальцы в его жесткую шевелюру. Например, закончишь свое изобретение, что-нибудь замеча-а-а-а-а-ательное, такими вот буквами будут о тебе в газетах писать, а я лопну от гордости.

- Да, но... - трезво пробормотал он, - все это не так просто...

- А ты сумей. Для меня! А что вообще ты хочешь делать, когда война кончится? Ты ведь мне еще не говорил.

- Летать...

- С лестницы кубарем? За пивом для начальства? Или в самом деле?

- А что? - обиженно вскинулся он. - Тебе не нравится?

- Наоборот! - восторженно воскликнула она, обняла его сзади.- Это здорово! Я буду замирать от страха, когда ты помчишься по воздуху. Так и вижу: ты вылезаешь из самолета, очки на лбу, а я тебе машу. Воздушный ас Войтех Сыручек...

- Ладно тебе, - недовольно перебил Войта. Он не был уверен, не смеется ли она над ним немножко, и к тому же фамилия Сыручек как-то неуместно звучала рядом с его воинственным именем     .[12]

Дверь у них за спиной открылась, деликатная тень с шелестом вошла в комнату. Слабо повеяло духами, такими же нежными, как и голос вошедшей.

- Что же вы не зажжете свет, дети? - ласково прозвучал этот голос. Накурено у тебя тут, Алена, как в трактире. Надеюсь, она не клянчит у вас сигареты, Войта? Не нравится мне, когда она столько курит.

- Ну да, вчера ведь мне исполнилось десять лет, - фыркнула Алена.

- Разума у тебя не больше, - парировала милостивая пани и снова отнеслась к Войте: - Я хотела спросить, вы не забыли о домовой выписке? Понимаете, без этой дурацкой бумаги...

- Все в порядке, - с жаром уверил он милостивую панн. - У меня все есть.

- Ну, тогда не стану мешать, - сказала она, уже взявшись за ручку двери. У меня гость: мы с доктором Годеком в гостиной. Не хотите чашечку чаю? - Она медлила открыть дверь, будто старалась что-то вспомнить. - Ах да, Аленка... у тебя нету хотя бы двух сигарет? Бедняжка доктор совсем извелся...

- Слушай, мама! - воскликнула Алена, словно вдруг ей стало стыдно чего-то. - Ты ведь отлично знаешь, что...

- Ну хорошо, хорошо... Незачем так сразу накидываться...

Войта встал, опустил руку в карман.

- Если вы не обидитесь... У меня остались две.

- Да нет... Что вы, что вы, мальчик, - решительно отнекивалась милостивая пани. - Я запретила себе так злоупотреблять вашей любезностью, нет, правда, надо с этим покончить. Довольно уж мы от вас требуем...

- Пожалуйста, не беспокойтесь! - испуганно перебил он ее, протянул смятую пачку. - Завтра получу на заводе...

Она еще поколебалась, прямо трогательная в своей чуть ли не девичьей застенчивости, потом смиренно вздохнула.

- Господи, я ужасная! Ну, может быть, когда-нибудь я смогу вознаградить вас за все... Ладно, раз вы завтра получите, как вы сказали... Но это уж в последний раз, Войта, хорошо? И - с отдачей!

Она выплыла благоуханным облаком, и слышно было, как в прихожей она говорит гостю:

- Представьте, Бедржих...

- Она просто невозможная, - прошептала Алена, когда дверь захлопнулась за матерью.

- Почему? - недоуменно спросил Войта. - Я всегда ее любил...

- А меня? - живо откликнулась Алена, приблизила к нему лицо: ее волосы защекотали ему лоб. - Ну говори же! А то приревную, несчастный!

- Ты сама знаешь, - вздохнул он, хотя все существо его так и дрожало от необъятного счастья. Он выразительно хлопнул ладонью о колено. - Факт!

Алена посерьезнела, легонько коснулась губами его рта - она редко целовала его в губы - и, выпрямившись, отошла к окну.

- Послушай... ты не раздумал?

Он поднял голову. В рамке окна рисовался ее профиль, и в наклоне ее головы было что-то странное, сбивавшее его с толку - то ли печаль, то ли усталость, тревога. Со страхом он понял, что не узнает ее. О чем это она?

А она передернула плечами, прижалась лбом к холодному стеклу.