Месть Фантомаса - Марсель Аллен

— Барбе — Нантей? Это не тот крупный банк, что находится на площади Троицы? Вы знакомы с ними, мадемуазель?

— Немного. Мне случалось несколько раз встречать г-на Барбе и г-на Нантея в доме баронессы де Вибре, которая приглашала нас на небольшие приемы. Мой брат пару раз прибегал к их советам, чтобы в дело вложить свои скромные сбережения. Да, они еще помогли продать брату его произведения из керамики одному из своих друзей, господину Томери…

Молодой человек поинтересовался:

— У вас широкие связи в Париже?

— Мы вели с братом очень простую жизнь. Кроме баронессы у нас нет больше друзей, за исключением, может быть, г-жи Бурра, очень славной женщины, вдовы инспектора мэрии Парижа. Она содержит небольшой семейный пансион в Отей, на улице Раффэ, кстати, в настоящий момент, я как раз остановилась у нее, так как у меня не хватает мужества вновь поселиться в коттедже в квартале Норвен. Слишком много жутких воспоминаний оставил этот дом. Отныне одинокая в этом грустном мире, я была счастлива обрести у г-жи Бурра сердечный прием и покой.

Журналист терпеливо продолжал выпытывать у мадемуазель Доллон сведения, касающиеся ее семьи.

— Вернемся, однако, — сказал, немного задумавшись, Фандор, — к вашему злосчастному дому, мадемуазель. Расскажите мне о ваших соседях, с кем из них вы поддерживали отношения?

Девушка задумалась.

— Вы правильно сказали: «поддерживали отношения», так как настоящих друзей среди жителей квартала у нас не было. Большинство из них рабочие или ученики художников. Правда, мы довольно часто встречались с одним добрым соседом, голландцем, по фамилии Ван Герен. Он занимается тем, что делает аккордеоны и живет в доме напротив со своими шестерыми детьми. Бедняга уже давно овдовел. Еще есть г-н Луи, гравер, он иногда приходил к нам на чай со своей женой, которая служит на почте. Вот и все наши знакомства в квартале.

Девушка замолчала.

Жером Фандор спрашивал себя, кто из окружения семьи Доллон мог бы быть заинтересован в исчезновении несчастного художника-керамиста, который был не так уж богат, чтобы вызывать зависть соседей.

Журналист неожиданно спросил, словно вспомнив о чем-то:

— Скажите, мадемуазель, когда вы, возвратившись из Швейцарии, вошли в мастерскую вашего брата, где произошла трагедия, вы не заметили там ничего необычного или чего-нибудь такого, что вас удивило бы или насторожило?

Девушка вновь задрожала при воспоминании о жутких минутах, которые она совсем недавно пережила.

Она и сейчас видела перед собой испуганные и любопытные взгляды кумушек, когда шла от главной улицы квартала до двери дома, испытывая при этом жестокие муки и страдания.

Появление домработницы на пороге дома, доброй г-жи Бежю, придало ей некоторые силы. Она смогла взять себя в руки и спокойно поднялась наверх в сопровождении незнакомого человека, наверное, одного из инспекторов Сыскной полиции, постоянно дежуривших в доме.

Поднявшись, она увидела, что в мастерской был полный беспорядок. Вдруг, не справившись с волнением, которое вызвали у нее эти ужасные воспоминания, Элизабет Доллон быстро заговорила:

— Мой бог, я не заметила ничего подозрительного, месье. Но, правда, надо сказать, что я не особенно осматривалась. В тот момент мне хотелось быстрей бежать к своему брату, столь несправедливо обвиненному в преступлении…

Журналист быстро спросил, перебив девушку:

— Ваш брат во время первого допроса заявил, что в тот вечер, когда случилась трагедия, он никого не принимал. Как вы объясните, каким образом баронесса де Вибре могла очутиться мертвой в его мастерской, рядом с ним, в то время как никто не видел, как она входила в дом? Ваш брат не мог ошибиться? Не упустил ли он чего-нибудь? Как вы думаете?

Девушка печально посмотрела в глаза молодому человеку, затем потупила взор. Руки ее нервно дрожали, и она сильно сжала их в кулаки, чтобы унять дрожь.

— Не бойтесь, доверьтесь мне, — настойчиво продолжал Жером Фандор, — скажите мне, что вы думаете об этом?

Элизабет Доллон встала, сделала несколько шагов по гостиной и остановилась прямо напротив журналиста:

— Вы разбудили в моем сердце, месье, самые страшные подозрения, которые появились у меня после моего возвращения в Париж. Есть в этой трагедии нечто загадочное, что мне трудно объяснить. Мне кажется, что к моему брату действительно кто-то приходил в тот вечер. Я не могу сказать ничего определенного, но у меня есть какое-то предчувствие…

Жером Фандор заметил:

— Предчувствие?.. Этого мало.

— Да, да, — словно озаренная каким-то открытием, воскликнула девушка, — есть нечто большее: у меня есть факты…

— Говорите же скорее.

— Так вот, представьте себе, что среди бумаг, разбросанных на столе моего брата, лежал какой-то список с фамилиями и адресами. Он был написан на бумаге, которую покупал мой брат, и написан зелеными чернилами, похожими на те, которыми мы пользуемся в доме, таким образом…

— Таким образом, — не выдержал журналист, потрясенный этой дедуктивной логикой, видя, куда клонит девушка, — вы делаете заключение, что этот список был написан в вашем доме?

— Да, и я могу с уверенностью утверждать, что это не был почерк моего брата.

— Ни почерк баронессы де Вибре?

— Ни почерк баронессы де Вибре.

— Что же было в этом списке?

— Я же сказала, фамилии, адреса лиц, которых мы с братом знали. Были также написаны, по-моему, две или три даты…

— Это все?

— Это все, месье. Больше я ничего не припоминаю.

— Да, действительно, этого маловато, — разочарованно произнес журналист… — Вместе с тем, даже эти незначительные подробности очень важны… Что вы сделали с этим списком, мадемуазель?

— Я, наверное, унесла его с другими бумагами, которые находились в доме, когда приходила туда за вещами перед тем, как переехать в семейный пансион в Отей.

— Кстати, — посоветовал Жером Фандор, — при случае захватите этот список, я хотел бы взглянуть на него.

Тут беседу прервал мальчишка-рассыльный, который объявил Фандору, что ему звонят из прокуратуры.

Спустя два часа Жером Фандор, сидя один в своем кабинете и глядя на лежащий перед ним чистый лист бумаги, размышлял над статьей, которую он опубликует в «Капиталь» сегодня вечером.

Из разговора с девушкой он не узнал ничего интересного.

Кроме того, ему бы не хотелось рассказывать публике о подробностях жизни мадемуазель Доллон. Она поведала ему обо всем этом, как доверенному лицу, к тому же, эти сведения не имели прямого отношения к случившейся трагедии.

Если Правосудию потребуются эти сведения, не представляющие особого интереса, оно получит их в процедурном порядке. На этот раз журналист будет сдержанным, тем более, что в материале нет ничего сенсационного.

Но было еще что-то, более важное. Где-то глубоко в сердце у него зарождалось какое-то чувство, которое трудно было еще описать, очень мягкое, нежное, заставляющее его смотреть с некоторым смущением на эту очаровательную девушку, с которой он так долго беседовал и которая, в этом не было уже никаких сомнений, внушала ему симпатию.

Так не рассказать ли о версии полиции, о которой ему около часа назад сообщил друг из прокуратуры?

Да, это надо было сделать.

Не следовало перед читателями игнорировать официальную точку зрения на это дело… и в то же время насколько смешным казались ему умозаключения полиции!

В самом деле, Сыскная полиция в своих выводах о том, что Доллон жив, основывалась, в основном, на показаниях сторожа с пристани, которого полицейские пришли допросить после того, как он все выболтал, хвастая направо и налево о своих наблюдениях за побегом Доллона.

Однако Фандор лучше, чем кто-либо другой, знал об этом загадочном пакете… или человеке, который переплывал Сену в среду утром на рассвете…

Ладно! Он должен сообщить официальную точку зрения властей… Он это сделает.

Вместе с тем прежде чем приступить к своей новой статье, он передал сестре Доллона по пневматической почте следующее письмо:

«Не верьте ни одному слову из официальной версии Сыскной полиции, о которой вы прочтете в сегодняшнем вечернем выпуске „Капиталь“.

Затем, вернувшись к своей работе, он начал писать:

И снова о деле с улицы Норвен

Служба Сыскной полиции в обратном порядке проделала путь, указанный ей сотрудником нашей газеты Жеромом Фандором. Через сточный колодец, берущий начало у берега Сены, по крыше Дворца Правосудия, через дымоход камина Марии Антуанетты один из инспекторов полиции добрался до тюрьмы предварительного заключения. Сыскная полиция убеждена, что Жак Доллон сбежал и по-прежнему жив.

Глава VII. Жемчуг и бриллианты

— Надин!

— Да, княгиня!

— Надин, посмотри там, который час? Молодая черкешенка, с черными, как смоль, волосами и стройной фигурой, легко вскочила со стула. Она уже почти вышла из умывальной комнаты, чтобы отправиться выполнять приказ своей госпожи, как та вновь ее окликнула: