Город гибели - М. Джеймс

Безмолвная печаль поселилась в доме Бакаду, пропитав каждое мгновение жизни его обитателей; и однажды у священника Плумарского прихода появился важный повод принимать поздравления.

Священник тотчас навестил маркиза де Шаван, местного богатого землевладельца, чтобы лично высказать ему с радостным пылом торжественные пошлости о неисповедимых путях Провидения. В полумраке занавешенной просторной гостиной маленький мужчина, похожий на черный валик для подушки, положив свою шляпу на колени, наклонился к кушетке и размахивал пухлой рукой над удлиненными, изящными линиями прекрасного парижского туалета, забавляя скучающую маркизу.

Та слушала его со снисходительной томностью. Священник ликовал и смеялся, гордился и благоговел. Свершилось невозможное. Жан-Пьер Бакаду, ярый республиканец, был в прошлое воскресенье на мессе и даже предложил свои услуги, чтобы принять приглашенных на следующий праздник в Плумаре священников! Это было торжеством Церкви и святого дела.

— Я подумал, что тотчас поеду сообщить господину маркизу. Я знаю, как он беспокоится о благоденствии нашего края, — заявил священник, утирая лицо.

Его пригласили остаться отужинать.

Возвращаясь вечером после проводов гостя до главных ворот парка, Шаваны обсудили дело. Во время этой прогулки их длинные тени ложились на прямую каштановую аллею.

Маркиз, разумеется, был роялист и мэр коммуны, которая включала в себя Плумар, разбросанные по побережью деревушки и каменистые острова, что обрамляли желтую ровную поверхность песков, Он считал свое положение ненадежным, поскольку в этой местности были сильны республиканцы; но сейчас, после преображения Жан-Пьера, он чувствовал себя в безопасности. Маркиз был очень доволен.

— Ты не представляешь, как влиятельны эти люди, — объяснял он жене. — Теперь, я в этом уверен, следующие коммунальные выборы пройдут хорошо. Я буду переизбран.

— Твое честолюбие, Шарль, совершенно ненасытно! — весело воскликнула маркиза.

— Но, мой друг, — серьезно возразил муж, — очень важно, чтобы в этом году нужный человек был избран мэром из-за выборов в Палату. Если ты думаешь, что для меня это просто развлечение…

Жан-Пьер сдался уговорам тещи. Мадам Левай была деловой женщиной, известной и уважаемой в радиусе по крайней мере пятнадцати миль. Коренастая и крепкая, она моталась по этому краю, пешком или в повозках знакомых, в вечном движении, несмотря на свои пятьдесят восемь лет, и в постоянной погоне за делами. В каждой деревушке у нее был дом, она разрабатывала гранитные каменоломни, фрахтовала под камень каботажные суда — торговала даже с Нормандскими островами.

Широколицая и большеглазая, мадам Левай говорила убедительно, отстаивая свою точку зрения со спокойным и непобедимым упорством старой женщины, которая знает, чего хочет. Очень редко ей доводилось спать две ночи подряд в одном и том же доме, и придорожные гостиницы были лучшим местом для желающих узнать о ее местонахождении. Либо она проехала, либо должна была проехать здесь в шесть часов, либо кто-нибудь из вновь прибывших видел ее утром или рассчитывал ее встретить сегодня вечером.

После гостиниц, что господствовали над дорогой, другими строениями, которые она посещала чаще всего, были церкви. Люди либеральных взглядов посылали ребятишек в эти священные здания, чтобы узнать, не там ли мадам Левай, и сообщить ей, что такой-то находится на дороге и ждет ее, чтобы переговорить о картофеле, или муке, или строительном камне, или домах; и мадам Левай умеряла свою набожность, выходила из церкви, мигая и крестясь под солнечными лучами, тотчас готовая тихо и рассудительно обсуждать деловые вопросы за обеденным столом в гостинице напротив.

В последнее время она пару раз гостила по нескольку дней у своего зятя, уверяя его кротким голосом и со спокойным выражением на лице, что это не просто горе и несчастье. Жан-Пьер чувствовал, как убеждения, усвоенные им в полку, покидают его, подорванные не ее доводами, но фактами.

Шагая по своим полям, он все тщательно обдумал. Их было трое. Трое! И все такие! Почему? Подобные вещи происходят не с каждым — ни с кем, из тех, о которых он когда-либо слышал. Один, да, это может случиться. Но трое! Все трое. Навсегда ни к чему не годные, которых надо кормить, пока он жив и… Что станет с землей, когда он умрет? Это тоже надо иметь в виду. Жан-Пьер пожертвует своими убеждениями!

Однажды он сказал жене:

— Посмотрим, что твой Бог сделает для нас. Заплати за несколько месс.

Сюзанна благодарно обняла мужа. Жан-Пьер стоял не шелохнувшись, затем повернулся на каблуках и вышел. Но потом, когда черная сутана затемнила дверной проем, он не возражал, даже сам предложил священнику сидра. Он скромно прослушал беседу, сходил с женой и тещей на мессу, на Пасху исполнил то, что священник назвал «религиозным долгом».

В то утро Жан-Пьер чувствовал себя человеком, продавшим душу. После обеда он жестоко подрался со своим старым другом и соседом, бросившим ему мимоходом, что священники взяли верх и теперь собираются слопать своего бывшего врага.

Жан-Пьер вернулся домой растрепанный и весь в крови и, случайно заметив детей (обычно их убирали с дороги), стал сыпать проклятиями и бессвязно ругаться, громыхая кулаком по столу. Сюзанна плакала. Мадам Левай сидела спокойно и неподвижно. Она уверила дочь, что «это пройдет», и, схватив зонтик, спешно отправилась осматривать шхуну, которую она собиралась загрузить гранитом из своего карьера.

Где-то через год родилась девочка. Девочка… Жан-Пьер услышал об этом в поле и был так огорчен новостью, что сел на разграничительную стенку и остался так сидеть до вечера, вместо того чтобы идти домой, как это от него требовалось. Девочка! Он чувствовал себя наполовину обманутым.

И все-таки, придя домой, он уже частично примирился со своей судьбой. Ее можно выдать замуж за хорошего парня — не просто хорошего, а толкового и с умелыми руками. «Кроме того, — подумал Жан-Пьер, — следующий ребенок может быть мальчиком. Конечно, все будет хорошо». Он был в этом совершенно уверен. Злая судьба сломлена. Жан-Пьер радостно говорил с женой. Та тоже была полна надежд. Три священника пришли на крестины, крестной была мадам Левай. Но девочка тоже оказалась идиотом.

После этого в рыночные дни Жана-Пьера видели ожесточенно, задиристо и жадно торгующимся; затем напивающимся с молчаливой серьезностью; затем едущим в сумерках домой со скоростью, подходящей для свадьбы, но с лицом, достаточно мрачным, подходящим для похорон.

Иногда он настаивал, чтобы жена сопровождала его; и они уезжали ранним утром, трясясь рядом на узком сиденье над беспомощными свиньями, связанными по ногам и уныло хрюкавшими на каждой колдобине. Утренние поездки были тихими; но вечером по дороге домой подвыпивший Жан-Пьер злобно ворчал и рычал на проклятую женщину, не способную выносить детей, как у всех людей. Сюзанна, крепко держалась за повозку, чтобы не упасть при беспорядочном раскачивании, делала вид, что не слышит.

Однажды, когда они проезжали Плумар, какой-то темный и пьяный порыв заставил его резко остановить лошадь напротив кладбища. Луна плыла среди легких белых облаков. Могильные камни бледно мерцали под резными тенями деревьев на церковном дворе. Спали даже деревенские собаки. Только соловьи бодрствовали и высвистывали над тишиной могил звонкие трели любовных песен. Жан-Пьер тупо сказал жене:

— Как ты думаешь, что это такое?

Он показал кнутом на колокольню, на которой большой циферблат часов, висевших высоко в лунном свете, казался мертвеннобледным лицом без глаз. Осторожно вылезая, Жан-Пьер вдруг свалился на землю, но, поднявшись, вскарабкался по ступенькам к железным воротам церковного двора. Затем, прижавшись лицом к решетке, невнятно выкрикнул:

— Эй, там! Выходи!

— Жан! Вернись! Вернись! — умоляла жена тихим голосом.

Не обращая на нее внимания, он, казалось, чего-то ждал. Соловьиное пение металось между стенами ограды и тонуло в пучине каменных крестов и ровных серых плит, изрезанных словами надежды и печали.

— Эй! Выходи! — громко кричал Жан-Пьер.

Соловьи прекратили пение.

— Никого? — не отступал Жан-Пьер. — Здесь никого нет. Сплошной ваш обман, вороны. Вот что это такое. Нигде и никого. Терпеть не могу. Ну-ка! Хоп!

Он стал изо всех сил трясти ворота, и железная решетка загрохотала с ужасным лязгом, словно цепь, когда ее тащат по каменным ступеням. Где-то рядом торопливо залаяла собака. Жан-Пьер, пошатываясь, направился назад и после трех неудачных попыток взобрался наконец в повозку.

Сюзанна сидела совершенно спокойно и тихо. Жан-Пьер сказал ей с пьяной суровостью:

— Видала?.. Никого… Меня одурачили! Беда! Но кое-кто за это заплатит. Первого же, если увижу у дома, отстегаю кнутом… по его черному хребту… Отстегаю. Чтоб и духу не было… он только помогает мерзким воронам грабить бедняков. Я человек… Вот увидим, могу ли я иметь таких же детей, как у других… запомни это… Они не будут все… все… вот увидим…