За державу обидно - Александр Лебедь

Опять маловразумительные объяснения:

— Товарищ капитан, он сунул руку в куртку.

Пошел в медпункт — врачи им занимаются, куртка внутри сухая — не то, ребята. Исследовал помещение роты. В каптерке висит здоровенный портрет Л. И. Брежнева — весь в каплях крови и остатках кости пальцев.

Тут я не стал ждать утра и доразобрался. Картина оказалась следующей. Ребята, бывшие «львы», попросили своих младших товарищей организовать праздничный ужин. Младшие подумали. Одним из думающих был Гайнулин. Взяли склад. Казарма была построена из полого силикатного кирпича, и солдаты замуровали сгущенку, тушенку в стены. Тут Гайнулина начали мучить сомнения: а вдруг найдут, а вдруг поймают, комбат разбираться будет — докопается. Где-то слышал, что с помощью запала от гранаты можно нанести себе травму. Решил себя немножко поранить, попасть в медсанбат, а там, глядишь, и дело закроется. Около трех часов ночи зажал в кулаке запал и дернул кольцо. В результате остался без пальцев. Досталось и Леониду Ильичу, вернее, его портрету. Жаль солдата, хороший паренек, как он позже мне в госпитале поведал: отец был инвалид 1-й группы, мать и старший брат — второй, и он сам стал инвалидом.

На Новый 1982 год я был дежурным по полку. Праздник прошел спокойно. Запомнилось одно: в 24.00 по московскому времени все небо над Баграмской долиной было испещрено трассерами. Ограниченный контингент встречал Новый год.

Всего за несколько месяцев после моего звонка жизнь моя в корне изменилась. Из топкого болота ничегонеделанья я опять попал в служебный водоворот и, несмотря на трудности, был рад этой перемене.

Разорванное «кольцо»

Афганистан — это боль, Афганистан — слезы, Афганистан — это память. Это все, что угодно, но не позор. Были политики, которые принимали определенные решения, разумные, неразумные, целесообразные, нецелесообразные. История рассудит и все разложит по полочкам. За неразумные решения расплачивались своей единственной жизнью, здоровьем, увечьем, кровью солдаты. Те, кто начинал войны и продолжают их организовывать, заведомо знают, что ни они сами, ни дети их, ни внуки, ни друзья, ни знакомые воевать не будут. Огонь войн разжигают для «быдла». В Афганистане сражалась рабоче-крестьянская Красная армия. Дети рабочих и крестьян. Это неважно, кто он там: рядовой, майор, полковник. Сыновей высокопоставленных родителей там никто и никогда не видел. И солдаты свой долг выполнили сполна. Они не выиграли ту войну и не могли выиграть — обстановка была не та. За спиной не было Москвы, не было России, но они ее и не проиграли, потому что были потомки суворовских и жуковских солдат.

Как и на любой войне, там было всякое: трусы, подонки, негодяи, образцы невиданного взлета человеческого духа, и последних было несравнимо больше. Афганистан оплачен 15 тысячами жизней, честно отданных в непонятной войне. Около 40 тысяч были ранены и искалечены. Никто никогда не считал и, наверное, уже не сосчитает, сколько десятков тысяч человек переболели гепатитом, малярией, брюшным тифом, лихорадкой. Тем самым укоротили себе жизнь минимум на десяток лет. Это была честная солдатская плата за политическую очумелость. И она, эта плата, не может быть позорной.

Память человека устроена таким образом, что она отметает и хоронит все то плохое, с чем человеку приходится сталкиваться, и живет добрым, веселым и хорошим.

Смешные, веселые, трогательные моменты можно вычленить из любой ситуации. Не только можно, но и нужно. Ибо если аккумулировать в себе только негативное, копить в себе груз неимоверной тяжести, не выдержит никакая нервная система.

Январь 1982 года начался с подготовки крупномасштабной операции по прочесыванию Баграмской долины. Я был комбатом, поэтому в детали меня не посвящали; но крупно замысел состоял в том, чтобы, охватив войсками территорию площадью свыше 200 квадратных километров, прочесать ее, ликвидировать исламские комитеты, душманские банды, оказывающие сопротивление, остальных разоружить и разобраться с ними на фильтрационных пунктах. 345-му отдельному парашютно-десантному полку отводилась роль одной из основных ударных сил, и задача, соответственно, поставлена была на наиболее бойком направлении.

Подготовка к операции заняла почти две недели. Согласно действовавшему тогда приказу, советские войска не должны были самостоятельно проводить операции, а только во взаимодействии с афганцами. На практике это выглядело так: какой-то район оцеплялся советскими войсками, а прочесывание осуществляли в две цепи: первая — афганская, вторая — наша. Для этих целей прибыл и был придан мне второй батальон 444-го полка «Командос». Название полка громкое, история — славная, но «нюансики» имелись. Дело в том, что истинные командосы, которые создали полку славу, были частично перебиты, частично разбежались. Полк укомплектовали порядочным сбродом, и он существенно утратил боевой дух и дисциплину. Скользкие они были все какие-то. Не солдаты, нет — командиры.

Выделялся из общей массы один Меджид, начальник политотдела полка. Началу операции предшествовало еще одно событие, суть которого можно охарактеризовать одной известной фразой: «Много шума из ничего».

Батальон готовился к операции строго в соответствии с планом, а трем солдатам, которые на тот период имели флегмоны на ногах, из-за чего двигались со скоростью 7 километров в неделю, я поставил задачу выбелить известью всю казарму батальона, с помощью разведенного в бензине битума отбить и покрасить «сапожок», благоустроить по отдельному плану спорткомплекс батальона. И вот прибывший для контроля за подготовкой операции генерал-полковник Меримский, по прозвищу Седая смерть, видит такую картину три солдата в рабочей форме белят казарму. Отсюда тут же делается вывод, что подготовки к операции в батальоне нет комбат — человек легкомысленный и недалекий. Перепало и командиру полка подполковнику Кузнецову. Рев стоял длительный и могучий. Все попытки что-либо объяснить и доказать успеха не имели, я плюнул, приказал солдатам переодеться и убыть в медпункт. Вся дальнейшая проверка компонентов готовности проходила под знаком моей вопиющей несерьезности. В такой ситуации практика подсказывает единственный выход: сохранять строевую стойку, предельно серьезное выражение лица, желательно с элементами раскаяния, и отвечать на любые вопросы двумя фразами: «Так точно!» и «Никак нет!»

В конце концов батальон был признан готовым, правда, с огромным количеством недостатков, но готовым.

Рано утром, 13 января, мы выступали на операцию, которую предполагалось провести за две недели. Операция эта была странная по многим причинам, перечислим лишь некоторые. Славные командосы заставили меня быстро исчерпать все запасы интернационализма. Есть у них такое понятие — «чаевая оборона». Практически это выглядит так: блокировали какой-то кишлак или группу кишлаков. Боевой порядок для прочесывания построен, проческа пошла. Афганская цепь втянулась в кишлак и растворилась в нем. Через сто метров можно наблюдать только мелькающие впереди родные каски. Вторая цепь становилась первой и единственной. А во дворе уже расстелен коврик, кипит чайник, расставлены пиалушки, разложены лепешки: «К ведению чаевой обороны приступить!»

Пару раз я пытался объяснить, что ничего, в принципе, но имею против чая, но сначала завершается операция, потам — чай. Меня не понимали. Хороший и мужественный народ афганцы. Суровое у них воспитание, уходящее корнями и в уклад жизни, и в религию. И вот там у них прочно заложено: начальник должен быть силен и свиреп, тогда это — начальник. Если он уговаривает, пытается убеждать, то это очень скверный, ненадежный начальник. Может быть, даже не начальник вообще. Поэтому выражение лиц у них было такое, как будто они дружно все заглотили по лимону, старались на меня не смотреть, настолько им это было неприятно.

Тогда в третий раз я радикально изменил воспитательную тактику. В большом доме, где заняли «чаевую оборону» около десятка командосов, мои автоматчики прихватили все входы и выходы. Я прошелся сапогами 45-го размера по пиалушкам, подцепил кипящий чайник носком сапога так, что его поймал ближайший зазевавшийся любитель халявного чая. Все это — молча! Ребятки в темпе расхватали автоматы, достроились без слов и сопротивления. Старший заявил, что они все поняли, и попросил разрешения идти и продолжать операцию. Мы улыбнулись друг другу, за нами заулыбались солдаты, и так на этом улыбчивом фоне они замаршировали к выходу. Весть о том, что я, как начальник, не безнадежен и из меня может выйти определенный толк, быстренько облетела весь батальон, и впредь, если где и организовывалась «чаевая оборона», то с тысячами оглядок.

Если у меня в батальоне управление состояло из командира, начальника штаба, двух связистов, авианаводчика с помощником, доктора и пятерых солдат; за управлением афганского батальона таскалась шайка так называемых анзиботов (по-русски денщиков). Пользы от них целый день не было никакой, зато вечером они, как тараканы, разбегались в разные стороны, стягивали отовсюду немыслимое количество ковров, одеял, подушек, паласов и оборудовали своему комбату со товарищи роскошное место ночного отдыха, не оставляя мне даже паршивого коврика. Пришлось пойти на крайнюю меру. Я зашел в дом, обозрил все это великолепие, преднамеренно высокомерно поблагодарил за проявленную обо мне и моих людях заботу и выгнал всех афганцев. Проклацав зубами ночь на соломе, они сделали правильные выводы. Главный из них состоял в том, что кто много хочет — мало получает. Впредь подобного рода инцидентов не было. Места отдыха готовились параллельно. Лучшее всегда было мое. Как начальник я стал наконец на место, и тем все были счастливы.