Газета День Литературы # 124 (2006 12) - Газета День Литературы
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Учитель, стараясь не смотреть в сторону Ларисы и ее звенящего ведра, независимым движением убрал со лба прядь и поправил очки.
– В чем дело?
Рябов зашипел и схватился за козырек, Кузякин-Андреев сделал руки в боки и шумно втянул воздух через огромные редкие зубы. Спонсор хихикнул:
– Тут, видишь ли, вся Антанта к нему, а он...
Тракторист сделал рукою в его сторону "ша" и сказал, глядя прямо в дрожащие очки учителя.
– Тебя вызывали?
– Ну, вызывали, хотя это...
– Тебе объясняли?
– Но, я тоже объяснял...
– Так какого же хрена, ты опять все по новой, а? – В конце вопроса голос тракториста так погустел, что учителю пришлось собрать все свои силы, чтобы не смешаться и не сделать шаг назад. Не сделал, и даже пошел в словесную контратаку.
– Попрошу заметить, что я не делаю ничего запрещенного. Я всего лишь читаю детям сказки. Русские народные сказки. Понятно?
– Нет, не понятно, – бухгалтер сорвал с головы фуражку, – моя Леночка сегодня ночью просыпалась четыре раза, понимаете, четыре! Какой-то медведь приходит к ней за своей лапой. Сидит в кроватке и ревет, она впечатлительная девочка, но...
Кузякин и в его сторону сделал жест – помолчи!
– Сны, это сны, но когда до дела до прямого доходит, как быть?!
Генрих Иванович все же отступил на полшага и спросил.
– Что вы имеете в виду?
Кузякин нехорошо улыбнулся.
– Мой дурень Ванька взял штакетину за домом, подкрадается к теще, а она у меня в картошке наклонилась, полет, да как шарахнет по горбу. Та так и залегла. Безжизненно.
Спонсор скривил ту сторону лица, что была невидима Кузякину, отмечая не столько трагичность, сколько забавность случая.
– Я к нему, ты говорю, что это делаешь?! А он, папа, не волнуйся, я знаю, куда это мясо убрать. Слышь, и слово какое – "мясо". Надо ее на трассу отволочь и подкинуть под джип какой-нибудь, еще и денег наварим.
Генрих Иванович потупился. Изложенный сюжет был ему отлично знаком. И помнил, с каким интересом дети воспринимали чтение той сказки, в которой он живописно разрабатывался. В Сухиновской школе учеников было мало. Семиклассники сидели с первоклашками. Генрих Иванович отвечал за всю гуманитарную часть образования: история, русский, литература, пение. Алла Петровна осуществляла контроль всех естественных дисциплин. Директор, физрук и труд – сам директор – Иван Сергеевич Клест. На заседаниях педсовета все в один голос ругали ситуацию – невозможно же в одном котле варить образование для всех возрастов сразу. "Но, такова наша жизнь". И не отступать же пред трудностями! Даже, наоборот, ты прояви себя в трудной школе, а не каком-нибудь столичном лицее!
Генрих Шошолко встал так, чтобы в его позе максимально чувствовалось его человеческое и профессиональное достоинство.
– Вы должны понять, это русские народные сказки... Вместе с былинами они закладывают основу славянского воображения, основу национального видения мира.
Тракторист, мрачно насупившись, наклонился вперед.
– Теща до сих пор на карачках ползает, жена рыдает, а Ванька ходит посвистывает – кого мы растим с твоей помощью на свою голову?
– Я повторяю, это...
– Ты мне не повторяй! Ты это заканчивай!
– Да. – Рябов яростно нацепил фуражку на голову. Учитель снял очки и потер глаза.
– Вы только подумайте, на что вы обрекаете детей своих. Вот ваша, Рябов, Леночка, она что, до конца дней должна теперь смотреть Чебурашек и Телепузиков?
– Почему до конца дней?
– ...И тихо превращаться в куклу Барби? А ваш Ваня должен лопнуть от черепашек ниндзя, а потом от "Терминаторов" и "Хищников", да?
– Да, насилие просто рекой течет с экранов, – пробормотал с внезапной задумчивостью Спонсор.
Кузякин брезгливо покосился на ренегата, тот испугался, замахал потухшей папиросой, пытаясь уверить лидера, что он верен первоначальной консолидированной позиции.
– Причем, поймите же, наконец, это все чужое, чужие ситуации, чужие реалии, чужими мозгами выдуманное, это отрава для наших детей. Перепрограммирование национального менталитета. Эскимос летит с катушек от стопки спирта, а потом на всю жизнь подсаживается на алкоголь. Понятно, о чем я говорю? А я ваших детей, да, что я там говорю, наших детей, натаскиваю на родное.
– Что русскому хорошо, то немцу... – посмотрев сбоку в лицо Кузякину, Спонсор не стал заканчивать поговорку.
– Где родился, там и прокормился. – Учитель поймал волну вдохновения: – Тут ведь все наше, родное, и тропинка, и лесок, и сказка. Я никогда бы в жизни не позволил себе выдумывать, какую-то отсебятину гнать. Вот та сказка про Иванушку, ну пусть и дурачка, где он по неосторожности убивает... родственницу, а потом подбрасывает ее проезжему богатею с целью шантажа и вымогательства, ну та, которой стал невольно подражать ваш сын Ваня...
– Ты хочешь сказать, что мой Ванька не вполне на голову крепкий?
"Да дебил ваш Ваня", – хотел крикнуть учитель, но на самом деле педагогически заюлил:
– Нет, я хочу сказать, что это очень старая наша сказка, записана давным-давно, в собрании Афанасьева числится под 396 номером. Вы можете проверить.
– Хватит! – поднял руку Кузякин. – Ты можешь тут много чего наболтать, уже слышали, и больше не хотим.
– Краткость, сестра таланта, – развел руками Спонсор.
– Не знаю, как там у Афанасьева с менталитетом, но я хорошо помню, пока наши детишки в Сухиновке смотрели про жадного утя Скруджа, про "Кошмар на улице Вязов", никто по ночам не просыпался с криками, никто бабок своих штакетинами в картошке не гробил.
Генрих Шошолко взволнованно царапал лоб.
– Это говорит о том, что опасный порог мы уже перешли. Наши желудки перестали болеть от "Фанты" и "Сникерсов", уже...
– Стой, учитель, послушай народ. Я всегда был на нашей стороне, и если кто против нас – то, вот, – Кузякин со всех сторон продемонстрировал свой кулак. – Я русский человек, и на деле, а не в книге. Мои дети живут со мной, и не надо их донимать. Ты им лучше про проливы, и про Куликовскую битву.
– Да, да, "летит, летит степная кобылица и мнет ковыль", это все будет, я про то, что процесс зашел уже слишком далеко, надо начинать с корней. Нас перекормили таблетками нормированного западного знания.
– Леночка без таблетки уже и не засыпает две ночи, – влез сбоку Рябов.
– Таблетки по-правильному называются – колеса, – пояснил Спонсор.
Кузякин трагически поморщился в ответ на всеобщую глупость и сказал:
– Как хочешь, фриц, чтобы этих твоих сказок больше в школе не было. Не послушаешь – пожалеешь. – И развернувшись, как трактор, пошел прочь.
– Я не Фриц, а Генрих, – сказал ему вслед учитель тихо. Он очень досадовал на отца своего, который в порыве какого-то загадочного каприза дал ему такое сомнительное имя. Когда Генриху на это пеняли в пылу острых русских споров, он говорил, что вот, например, Владимир Иванович Даль был вообще датчанином. И никто ему ни разу не заметил, что это совсем не убедительный аргумент.
Три богатыря победно удалились, продолжая перемывать кости разгромленному врагу. Генрих думал не столько о них, сколько о том, видела ли этот поединок Лариса, и оценила ли то, как он держался один против этой дикой озверелой толпы.
Оказалось, что юная дева и в самом деле не осталась равнодушна к событию. Дослушала до конца, и теперь решила подойти, судя по всему, со словами поддержки. Генрих с трудом сдержал торжествующую улыбку. Все же мужчина способен на многое, если он знает, что есть женщина, которая его понимает.
Лариса подошла, остановилась, неопределенно улыбаясь. Учитель ей тоже улыбнулся. Ему нравились эти моменты безмолвного взаимопонимания.
– Зря вы так, Генрих Иванович.
– Что значит – зря?
– Зря вы так с людьми.
– Как?!
– Заносчиво. Свысока. С людьми надо ладить, вам же с ними жить. И понять их надо – за детей волнуются.
– Вы не понимаете...
– Вот будут у вас свои ребятишки (у Генриха мелькнула дикая мысль – откуда они возьмутся, подбросят что ли?), сами поймете. А пока вы вот так – один, вы ничего и не понимаете, и на людей кидаетесь. Это немного смешно выглядит, но это пройдет.
