Численник - Ольга Кучкина

«Отзываясь на меченный стяг…»

Отзываясь на меченный стяг,на какой-то изменчивый знак,составляя измученный сплав,твой застенчивый дрогнет состав.Заржавелым хрустя веществом,к существу устремясь существом,упоением вдрызг опоен,прыгнет с рельсов последний вагон.

«Обломной тоской изойдешь…»

Обломной тоской изойдешь,замучаешь ближних и дальних,дойдешь до пределов до крайних,до истины страшной дойдешь.А скажется страшная ложь.

«Моя душа, как балеринка…»

Моя душа, как балеринка,на ножках бегает кривых,всплеснет ручонками, как в танце,от изумленья, дурачок.Никто уже на этом светене удивляется ничуть.Она же, как дурак последний,все плачет, плачет…Как дурак.

«Девочка-лужица, сооруженье из лужицы…»

Девочка-лужица, сооруженье из лужицы,через окошки-глаза до потери дыхания,изливалась,набираясь женственности и мужества,сохраняласьв режиме непросыхания,набухала переживаньями важными,изживания жизни выпадали в осадки,и все сущности, будучи влажными,составляли нечто в сухом остатке.Женщина плакала в промежуткеот любви и до смерти, без остановки,прерываясь коротко на дружеские шутки,работая под небом без страховки.Светлые капли в глазах блестели,лужа с морем переливались вместе.Говорили: душа в Божественном теле,мокрые глаза на мокром месте.Высохли веки навек, и пересохла глотка.Сухой остаток вспоминает влагув каменной пустыне. Простая теткасухим пером в горле царапает бумагу.

«Возраст молчания …»

Возраст молчания —рот открываешь, а все уже было, все было.Горечь мычания —словно сухими комками глотку забило.Ну, сотвориновость такую, что современник не слышал,дверь отворил —и в измерение пятое вышел,в том измерении —длинные стебли памятливых растений,путем измененийлицо входит в тень и выходит из тени,звездным потокомнакипь, как в чайнике, чистит безмерное поле,двое под током.И что же здесь нового, Оля?

«Не можешь здесь – попробуй там…»

Не можешь здесь – попробуй там,поедем, с горем пополам,его веревочкой завьеми потихонечку пропьем,и половинками в садусойдемся, отпустив беду,с полгоря или с полбедыбольшой беды сотрут следы.

«В этом возрасте не начинают сначала…»

В этом возрасте не начинают сначала,не задают вопроса, как жить,не перекраивают лекала,по которым шить,ваши тряпки и ваши костиброшены на игральный стол не сегодня,и тому, кто без спроса приходит в гости,не обязательно удастся роль сводни,не сводимы ни вкус, ни вестик матрицам, образцам и примерам,и может стать дурно старой невесте,когда новые образа вынесут юные пионеры.В этом возрасте не начинают сначала —универсальное правило для общежития.Выйдя за порог, не жди финала.Жди события.

«О, мука ревности во сне!…»

О, мука ревности во сне!Бросающий тебя муж-мальчик,и сердца прыгающий мячикпрошедшей девочке вослед.Юна, беспомощна, слаба,и на него глазеет в оба,и оба там до крышки гроба,где бесполезны все слова.Кричишь безмоловное вернись —в ответ отсутствующий профиль,в остывших чашках горький кофе,и спутан верх и грешный низ.Механика как мир стара:отнять дарованное прежде,чтоб преподать урок невежде,чтоб не накапливал добра.

Постель. Подушка. Мальчик-муж.под боком. Утро розовеет,асфальт тихонько бронзовеетот непросохших красных луж.

Очарованный странник

Он идет и едет с целью,цель оправдывает средства,средства, правда, небольшие,но в валюте, ибо делопроисходит за границей.За границей ли, за граньюпримелькавшихся условийбытия как такового,примитивного, простого,но реального в основе.Здесь же факты ирреальны,потому что это бизнес,и никто из нас не знает,как фортуна повернется.В жестких поисках фортуныон в вагон садится мягкий —отправляется на встречу,на процесс переговорный.И в процессе разговорав кабачке иль тратториисам процесс, как маг волшебный,цель и средства растворяет.Растворяются попутночеловеческие души,окна, двери и невзгодымежду граппой и спагеттик славе вящей пилигрима.Пилигрим горит и дышитбратства воздухом любовными живет не промежутком,а на полную катушку.Жизни нить мотают Парки,ничего, что бизнес мимо,в мимолетностях – искусствонастоящей, высшей жизни.Выгода теряется – да бог с ней.

«Хрупкий прочерк тишины…»

Хрупкий прочерк тишиныв пляске плоского состава,ни закона, ни уставадля тоскующей жены.Торжество чужих квартир,Рождество на перепутье,в поисках пути и сутинепутевый ориентир.Утешенье живота,упоение для глазаи упорный, как зараза,сон про снятие с креста.Между тем, случайный фон:посреди утехи плотскойна листке – Иосиф Бродскийи нью-йоркский телефон.Серп серебряный царитнад вагоном европейским,над ребеночком еврейскимвифлеемский знак горит.В восемь сорок – вечный Рим,бредит вечная жидовка,ни полет, ни остановка,заходи, поговорим.Что с Россией? Что со мной?Жар болезни настигает.Плеть погонщика стегаетна дороге на земной.

«Итак, Италия, Сан-Бенедетто…»

Итак, Италия, Сан-Бенедетто,то ли одета, то ли раздета,то ли веселье, то ли безделье.Щи с тараканами вдали отдельно.Моллюск уложен в крутое ложе,как хрусталем, ледком обложен.Терзают порт и рынок око.Щи с тараканами пока далеко.Белеет раковина, как невеста.Невеста в церкви. Она прелестна.Прелестно пение а капелла.Щи с тараканами все не у дела.Сан-Бенедетто, Сан-Бенедетто,вот черный кофе, вот амаретто,вот рюмка граппы в закате лета.Неужто с нами все было это?Песок и море владеют телом,тебя с тобою смыкают целым,и вдруг грозою расколот воздух —и брызги вдребезги в октябрь промозглый.Сан-Бенедетто, Сан-Бенедетто,не помню, кто-то, не помню, где-то,начать сначала, пожалуй, поздно,щи с тараканами – удел наш слезный.

Итальянская бабочка

Итальянская фарфалавсе кружилась и порхала,тканью Божьей трепетала,утверждая жизни стиль.Так задумала природа,нет вины, а есть свобода.Но семья не без урода —ты в чужой горсти, прости.Одинокая фарфалакейфовала, блефовала,век фефелой вековала,о, святая простота!Ты была, как я, фарфала,ты была и миновала,и в чужих руках пропала,и сквозь пальцы – пустота.

«На карте Италия похожа на сапог…»

На карте Италия похожа на сапог,Россия – на распятую шкуру.

Тоска в Тоскане – классная тоска.Как на холсте, холмы в Тоскане плоски.Твой грифель чертит четкие наброски.Я раса табула. Я чистая доска.Где третий Рим, где первый…Погоди.Вот занавес дождя. От тяжести и жестив рисунке, точно театральном жесте,он скроет нас.Остались позади:шампанского бутылка в серебре,что в римском кабаке стрельнула датой,куда бежал, загадочный и датый,муж, урожденный дома в сентябре.А прежде – благородный фюзеляжда одиночество в порту Да Винчи,отельчик, миновавший, к счастью, нынче,и незатасканный тосканский пляж.Прикинем италийский сапожокв феллиниево-дантовом размере,хоть лезет в щели, телевизор, дверидух буржуа, коммерческий божок.Не страшно.Формой форму повторя,куском коралла вверх шатер из пиний,тосканский дождь пересеченьем линийштрихует все печали октября.Октябрь уж наступил меж пришлых нас.И раса табула, нагая, входит в водутирренскую, благословя свободу,дождем и морем дышит про запас.Москва в Тоскане и тоска в Москве,распятой шкуры наползает абрис,медвежья полость – наш удел и адрес,по чувству, по сюжету, по молве.Прелестный сапожок не по ноге.В звериный мех, как в шкуру, завернуться,вернуться в отчий дом – к себе вернуться,где в душу сапогом на сапоге.

Венеция

Иосиф прекрасный с прекрасной Мариейвенчались Венецией ультрамариновой,чтоб после вернуться, скрепленными браком:Марии – с ребенком, Иосифу – прахом.Осталось: в пустыне своей человечьейбыл нервен и весел, красив и невечен.Останется: в мире навечном, незримы,поют его песни ему серафимы.Васильевский остров, Васильевский островего не дождется, все было так просто:балтийская прорва, промозглая просинь,увенчанный славой, изгнанник Иосиф.Лечу, и плыву, и шагаю, и едуземлею, и морем, и небом по следу,чтоб венецианского и венценосноготайно коснуться духа Иосифа.В Венеции дождь. Проливною залитыводою каналы, ступени и плиты,и бедной паломнице мокро и худо,и не происходит желанное чудо.Но в церковь Вивальди сторожко заходит,и взглядом в Сан-Марко своды обводит,и смотрит, как остров вокруг обтеклавода из бутылочного стекла.Сан-Джорджо на той стороне возникает,мелькая над кладбищем, тень промокает,и Победоносец Георгий живой,Москвы покровитель, витает, как свой,Москвы, а не Питера и не Нью-Йорка,где эта же тень от Иосифа-Йорика,где этот же дух, что при жизни любилВенецию лодок, мостов и могил.Да я-то не в духе.Мой спутник, как дож,как венецианский назойливый дождь,и вот уж сгущается в сумерки вечер,и ясно уже, что случилась невстреча.Последняя лавка. Витрина блестит.В ней ультрамариновой смальты летиткрыло в виде маленькой брошенной броши —желание ангельской броши до дрожи.Каким-то неведомым образом Гамлет,Иисус, и Иосиф, и здешние камни,и я, и мой спутник, и тыщи Марийсвязались в одно через ультрамарин.И дух торжествует в изяществе вещи,и вещи Творца, даже тени их, вещи,и я забираю с собою коллекцию,и слезы с дождем омывают Венецию.

«Я одинокая ковбойка…»