Перед закатом Земли (Мир-оранжерея) - Брайан Олдисс

Сознание Грина затопила паника. Все, о чем он мог теперь думать, это то, что птица-липучка может улететь и что для того, чтобы этого не случилось, ее необходимо как можно скорее убить. Совершив непоправимую ошибку, он с силой вонзил нож в язык птицы, привязанный к стволу дерева и извивающийся, тщетно силясь вырваться.

Он бил язык ножом снова и снова. В белесом живом шланге появилась прореха, откуда прямо на Грина хлынула земля и перегной, поднятые от самой Почвы и предназначенные для питания птицы. Прореха расширилась и птица-липучка над головой Грина конвульсивно забила крыльями.

Похолодев от страха, Грин понял, что он наделал. Подпрыгнув вверх, он схватился за один из початочных выростов дергающейся птицы и повис на нем. Нет ничего хуже того, чтобы остаться одному в гуще Леса – где он мог блуждать половину своей жизни без всякой надежды встретить другое племя людей.

Птица-липучка в отчаянии рвалась, пытаясь освободиться. Рывки птицы увеличили прореху в языке, начало которой положил Грин, потом прореха с треском разошлась и язык оборвался. Освободившись наконец, птица-липучка поднялась в воздух.

Вне себя от смертельного ужаса, цепляясь за лиственное оперение птицы, Грин взобрался на ее широкую спину, где сидели, тесно прижавшись друг к другу, семь его соплеменников. Он присоединился к ним без единого слова.

Птица-липучка взмыла в ослепительное небо. В небесах сверкало солнце, медленно наращивающее свою силу в ожидании последнего дня, когда наступит пора обратиться в сверхновую и сжечь тем самым и себя и свои планеты. Внизу под животом птицы-липучки, парящей в воздухе наподобие семечка платана, которое она по большому счету и напоминала, расстилалось бесконечное море зелени, поднимающееся и вздымающееся безостановочно вверх, подобно кипящему молоку, в сторону источника своей жизненной силы.

Первой голос подала Той.

– Убьем птицу! – крикнула она племени, поднявшись на колени и вскинув в воздух нож. – Убьем ее как можно скорее! Разрубим ее на куски. Убьем ее, иначе нам никогда больше не суждено будет вернуться в джунгли.

Солнце сияло бронзой на ее коже и она казалась прекрасной. Первым ударил Грин, увлеченный ее призывом. Вэгги и Мэй трудились сообща, проделывая в спине птицы большую дыру, чтобы добраться до ее глубинной мякоти, вырезая из ее тела целые огромные куски. Клочья растительной плоти птицы-липучки летели вниз к Лесу и хищники подхватывали их в воздухе, прежде чем те успевали достигнуть деревьев.

Довольно долгое время птица-липучка ничем не проявляла признаков беспокойства и летела вперед словно ни в чем ни бывало. Прежде чем птица хоть как-то забеспокоилась, люди начали выбиваться из сил. Но даже примитивная нервная система имеет предел чувствительности и выносливости; когда спина птицы-липучки была сплошь залита соком, текущим из многочисленных ран на ее теле, мерные взмахи ее широких крыльев наконец сбились и гигантское крылатое тело качнулось вниз.

– Той! Той! Ожившие тени, гляди что впереди! – крикнула Дрифф.

Вскинув руку, она указала туда, на широкую сверкающую гладь, в сторону которой падала птица.

Ни один из них до сих пор, конечно же, никогда не видел моря; интуиция и наследственная память о возможных опасностях, которыми была богата родная планета, подсказали им, что они движутся к великой беде.

Навстречу им поднялась и раскинулась вширь прибрежная полоса – где происходила самая, может быть, беспощадная и смертоносная борьба за выживание: в том месте, где существа моря встречались с порождениями суши.

Цепляясь за лиственное оперение птицы, Грин пробрался туда, где лежали рядом Той и Поили. Понимая, что вина за то, в каком положении они оказались, в основном лежит на нем, он искал способа оказаться полезным.

– Мы можем свистнуть глупышам и они опустят нас вниз, – предложил он. – Глупыши отнесут нас домой, в безопасное место.

– Отличная идея, Грин, – ободряюще отозвалась Поили, но во взгляде Той не было одобрения.

– Попытайся позвать глупыша, если у тебя получится, Грин, – сказала она.

Он действительно попытался свистнуть, отчаянно искривив для этого лицо, но сам не услышал своего свиста. Несущийся мимо него ветер унес свист прочь. Кроме того, они находились слишком высоко и семена свистунов сюда не залетали. Нахмурившись, Грин замолчал, отвернувшись от остальных, и принялся глядеть в ту сторону, куда они стремительно неслись.

– Я думала, что из этого может выйти какой-нибудь толк, – сказала Той Поили.

«Она дура», подумал про себя Грин, и решил не слушать этот разговор.

Птица-липучка начала снижаться медленней; растительное крылатое попало в восходящий теплый поток и теперь парило в нем, почти не шевеля крыльями. Слабые и запоздалые попытки повернуть в глубь материка привели к тому, что направление полета птицы определилось вдоль прибрежной полосы, в результате чего людям представилась удобная возможность как следует рассмотреть то, что ожидало их внизу в этих местах.

Здесь царило высочайше и сложнейше организованное умерщвление одних живых существ другими, битва противостоящих сторон без видимого конца и края, продолжающаяся в течение вот уже многих бессчетных миллионов лет. Хотя, возможно, одна из сторон все же одерживала победу, поскольку суша внизу была сплошь завалена сухими мертвыми стволами деревьев, среди которых наблюдалось еще больше молодой разнообразной поросли, которая безустанно продвигалась вперед и в стороны, поглощая все на своем пути, от опушки баньяновой чащи до самых океанских волн. Все, чему не удавалось вовремя войти в рост, было обречено на голодную смерть, ибо врага первым делом необходимо было опередить в росте. Растительность захватывала собой весь континент, насколько это позволял терминатор, разделяющий планету на дневную и ночную половины; здесь застыло время безостановочного состязания, и поскольку разнообразие и объем растительности были велики, завершения этому состязанию совершенно не предвиделось; единственное, что невозможно было завоевать и подмять под себя, было море. Перед непрестанным прибоем останавливались и отступали назад в бессилии даже самые могучие и изощренные в междоусобной борьбе растения.

Тут, среди бесплодных скал и камней, песков и прибрежных болот, те растительные виды, что оказались вытесненными и поглощенными великим баньяном, сумели, наконец, найти для себя скудное прибежище. Прибрежная полоса стала их неласковым домом. Истощенные, карликовые, мутировавшие, выродившиеся и побежденные, они росли здесь как могли. То место, где укоренились эти отверженные, звалось Безлюдьем, потому что на этом поле битвы, где встречались две противоборствующие стороны, стихии воды и суши, людям не было места.