Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В своем романе «Шатуны» Юрий Мамлеев ставит перед читателем важный вопрос: может ли человеческий дух преодолеть обреченность, предопределенность материального существования и выйти за свои собственные пределы? Действительно ли поиск кажущейся стабильности настолько существенен, или есть иные приоритеты, иные понятия. В таинственном дыхании Бездны, где всякое бытие, казалось бы, исчезает, «метафизические» открывают для себя бесконечный источник самобытия. Самореализация осознается как единственная насущная необходимость. Все прочее, внешнее теряет смысл, обесценивается, растворяется[109].
Это страстное желание самореализации уходит корнями в философию андеграунда, но, как подчеркивали Петр Вайль и Александр Генис, это также было прямым следствием того, что вся культура андеграунда позиционировала себя как полную противоположность официальной культуре: «Если официальная эстетика говорила, что цель искусства — улучшение человека и общества, то неофициальная утверждала исключительную ценность самовыражения»[110]. Так что неудивительно, что советские хиппи считали себя явлением, целью которого была свобода самовыражения, тогда как стремление западных хиппи сделать мир лучше оставалось на заднем плане — эта область уже была занята коммунистической идеологией. Так богемный андеграунд 1960‐х преподал еще один важный урок детям цветов 1970‐х: для андеграунда общественные ценности были противоположны официальным. Настоящие мудрость, искусство и красота могли существовать только вне официальной культуры. Эмманюэль Каррер, автор биографии Эдуарда Лимонова, который вращался в кругах, близких к СМОГу и мамлеевской группе, а также шил и продавал джинсы-клеш московской альтернативной молодежи, так описывал нравы того времени: «Настоящий художник может быть только неудачником. И это не его вина, это вина эпохи, в которой быть неудачником благородно и престижно. <…> Жизнь у неудачников была дерьмовая, но они не пресмыкались, держались своей компанией, ночи напролет просиживали на кухнях за чтением самиздата, яростными спорами и самогонкой»[111].
При этом советские хиппи не были просто еще одной вариацией классической советской богемы. С самого начала глобальный компонент движения хиппи, прямая связь с рок-музыкой и внимание к внешним атрибутам, говорил о том, что советские хиппи были чем-то совершенно новым, в то же время впитывавшим в себя элементы культуры оттепели. К сожалению, почти никого, кто вышел бы из богемного андеграунда и присоединился к советскому сообществу хиппи, уже не осталось в живых. Поэтому так мало информации о переменах в мыслях и практиках, и их так трудно обобщить. Вряд ли эта трансформация была в то время чем-то осознанным. Хотя Игорь Дудинский и последовал на время за своей женой Офелией в мир хиппи, он скоро вернулся обратно в классическую московскую богемную среду. Подобно ему, там были и другие художники, писатели и музыканты, которые примерили на себя новый стиль, но в общем и целом остались привязаны к миру культурного и интеллектуального диссидентства: Константин Кузьминский, издатель «Антологии новейшей русской поэзии у Голубой лагуны», ленинградский художник-нонконформист Евгений Рухин, джазовый музыкант-саксофонист Алексей Козлов — все они, оставаясь людьми богемы, на разных этапах интересовались хиппи и с ними общались[112]. Некоторые люди совершали обратное путешествие: из ранних хиппи — к интеллектуальной богеме. Московский хиппи по прозвищу Достоевский, в реальной жизни Владимир Крюков, получивший позже известность как переводчик Густава Майринка, благодаря Офелии познакомился с мамлеевским кружком и нашел себе там духовное убежище[113].
Но тем не менее многие в ранние брежневские годы превратились из нонконформистов 1960‐х в хиппи 1970‐х и остались затем верны своей новой среде, формируя ее раннее мировоззрение. Света Маркова и Саша Пеннанен, оба 1947 года рождения, по своему возрасту скорее принадлежали к поколению оттепели, чем к поколению застоя. Тем не менее они стали основателями московского хипповского движения. О Свете вспоминают как о целеустремленной эксцентричной женщине, которая была идеологическим лидером, тогда как Саша, ее поддержка и опора, ночью вел хипповский образ жизни, а днем работал архитектором в Метрострое. По словам Саши, сам он стал настоящим нонконформистом в 1964 году — когда отрастил длинные волосы и впервые занялся со Светой сексом. В том же году они начали то, что сами называли «экспериментом жизни»; это означало, что они хранили преданность друг другу, но их отношения оставались открытыми и между ними не было никакого чувства собственничества. Они стремились раздвинуть всевозможные границы — духовные, физические, сексуальные и интеллектуальные. Где-то начиная с 1968 года, после непродолжительного увлечения стилем дендизма, пара открыла у себя дома своего рода салон для хиппи, рок-музыкантов, религиозных диссидентов и разных других личностей, которых они считали достойными своего внимания. Постоянные поиски чего-то нового привели их к принятию хипповских идей, это было логическим шагом на пути к более увлекательной и подлинной альтернативе привилегированной советской жизни, в которой они оба выросли (отец Светы был старым большевиком, куратором Центрального музея В. И. Ленина на Красной площади, а мать — влиятельным аппаратчиком в Министерстве пищевой промышленности; отец Саши работал на высоких номенклатурных должностях). Новая мода, просочившаяся через железный занавес в виде конвертов для музыкальных пластинок, журналов и кадров из фильмов, прекрасно соответствовала Светиному чувству стиля
