Потерянное мной - Борис Бондаренко

Глядя в качающийся потолок вагона, Ольга повторила, беззвучно шевеля губами: веду я счет потерянному мной... Ну, а что же ты нашла? Что ты искала, чего хотела?.. Хотела учиться. Хотела большой интересной жизни, увлекательной работы, красивой любви. Ты считала, что имеешь право на это и должна добиваться своего. Это желание казалось таким естественным. И ты ушла на поиски своего рая, земли обетованной...

Ну, и что же было у тебя? Что у тебя есть? Давай по порядку...

Студенческие годы. Да, было интересно и трудно. Тебе нравилась физика, нравилась будущая работа, нравилось студенческое житье – и не очень-то огорчало, что нередко приходится жить впроголодь, без конца штопать старые чулки, подрабатывать в «Зелентресте». Все это было не так уж неприятно, и тебе жилось, пожалуй, даже легче, чем другим таким же бессребреникам, – ведь позади остались куда более тяжелые годы Селиванова и Челябинска, ты умела работать и научилась довольствоваться малым... Еще чего? Были какие-то встречи и даже то, что ты называла любовью, – ведь невозможно обойтись без любви между семнадцатью и двадцатью тремя годами. Но разве это было то, о чем ты мечтала? Пожалуй, единственное, что тебе по-настоящему удалось – это выучиться физике. Вот тут у тебя как будто все более или менее благополучно, как бы ты ни ныла во время неудач. Диплом с отличием, работа в одном из ведущих институтов страны... Хотя и тут ты всего лишь одна из многих, рядовая и легко заменимая фигура в огромной армии исследователей. И пока что-то не видно, чтобы начали сбываться пророчества тех, кто предсказывал тебе блестящее будущее. Да разве одной работой можно жить? Ах да, твое высокое искусство... Оно всегда с тобой, ты регулярно ходишь в театр и на концерты, но почему-то с каждым годом все больше охладеваешь к этому. Студенткой ты была готова ходить на концерты хоть каждый день, но это удавалось один-два раза в месяц – не было денег, – и каждый такой вечер превращался в праздник. А сейчас, собираясь на концерт, ты иногда ловишь себя на том, что тебе не хочется ехать, но ты все-таки едешь – ведь билеты куплены заранее, наилучшие места из всех, что можно достать – об этом заботится Юрий. И вы едете – обязательно в такси, чтобы не помять платье... И уже нет и в помине прежнего праздничного чувства – оно превратилось в привычное и – прямо скажем – не очень-то большое удовольствие. Это можно как будто легко объяснить – ведь ко всему привыкаешь. А как объяснить то, что ты уже десять дней не виделась с Юрием – и вот вспоминаешь о нем как бы между, прочим, всего лишь в третий или четвертый раз. А ведь ты как будто любишь его, замуж собираешься... Тоже – привыкла? Потому что он всегда рядом, такой надежный, удобный, и на многое в жизни вы смотрите одинаково...

На многое?

И еще одно воспоминание – из тех неприятных воспоминаний, от которых она старалась держаться подальше.

Их было человек шесть – обычная компания, не раз собиравшаяся вместе. Разговор зашел о народности искусства и литературы. Говорил Игорь Кардашов:

– Само понятие «искусство для народа» – не имеет смысла. Что нужно подразумевать под народом? Среднего рабочего, среднего колхозника? Но у этого народа весьма примитивное представление о том, что такое искусство. Для этого народа музыка Бетховена и Баха – скучное и непонятное нагромождение звуков. Этому народу подавай «Саратовские страдания» и «Приключения майора Пронина». Этот народ неспособен понять даже такого народного писателя, как Лев Толстой. В «Анне Карениной» он видит прежде всего пикантную историю о неверной жене. С этой точки зрения «Анна Каренина» представляет для них даже меньший интерес, чем любой из романов Дюма. Тогда что значит – писатель для народа? Представляю, что было бы, если бы такие писатели, как Хемингуэй, Белль, Фолкнер, писали для народа...

Кардашов разглагольствовал еще о чем-то в этом роде, а Юрий вставлял свои реплики и улыбался, соглашаясь с ним. Да никто как будто и не спорил. Потом Кардашов со смехом сказал:

– Я как-то встретил одну свою знакомую, так вот, она рассказывала, что в четырнадцати библиотеках какой-то области – уже не помню точно, какой, – было проведено что-то вроде референдума – какая книга наиболее читаемая? Результаты были просто феноменальные...

Кардашов сделал паузу и эффектно закончил:

– Первое место со значительным отрывом от остальных заняла книга «И один в поле воин». Второе – «Сержант милиции». А Льва Толстого, кажется, вообще не оказалось в списке. Отсюда мораль: титул народного писателя и большая золотая медаль – Юрию Дольд-Михайлику...

Юрий засмеялся. Наверно, это и в самом деле показалось ему забавным. Наверно, он немало удивился, услышав голос взбешенной Ольги:

– Слушай, ты, вшивый интеллигент, брось трепаться о том, чего не понимаешь.

Кардашов с изумлением взглянул на нее. Наверно, никто из них не подозревал, что Ольга может быть такой грубой. Она почувствовала, что щеки ее пошли красными пятнами, поднялась, потушила сигарету. Кардашов натянуто улыбался:

– Ну, почему же я не понимаю? Я привожу действительные факты, сам ничего не выдумал.

– На твоем месте я бы вообще помалкивала о народе, – со злостью сказала Ольга. – Ты народ видишь разве что из окна поезда, да и то раз в год. И что ты вообще подразумеваешь под народом?

Кардашов хотел что-то возразить, но Ольга отвернулась от него, холодно сказала Юрию:

– Я пойду, если хочешь – оставайся.

Но он, конечно, ушел вместе с ней. На улице Ольга с раздражением сказала ему:

– Ты тоже... хорош. Ну, Кардашову простительно – он дурак, но ты-то? Туда же... поддакиваешь.

– Ну, он не так уж не прав, – ответил задетый Юрий. – Я не сомневаюсь, что это действительно факт.

Ольга остановилась, окинула его неприязненным взглядом.

– Ты что, в самом деле не понимаешь? Дело не в том, что он говорит, а как говорит. Я знаю много фактов куда более печальных. Во многих деревнях не только Толстого не читают, но и вообще ничего не читают – между прочим, еще и потому, что читать нечего. А этот идиот со своим смехом... А впрочем, – оборвала Ольга, – я зря стараюсь. Я просто забыла, что ты тоже...

Ольга сдержалась, но, наверно, это «тоже» прозвучало как ругательство, потому что Юрий покраснел и стал что-то возражать ей, но Ольга поморщилась, как от зубной боли.

– А, перестань. Не хочу я больше говорить об этом. Ты же об этом ничего не знаешь, да и откуда тебе знать, из книг, что ли? А я, как тебе должно быть известно, сама бывшая колхозница, родилась и выросла в деревне. Так-то, друг мой... – уже насмешливо закончила Ольга, а Юрий окончательно обиделся и еще два дня ходил надутый.

Так ли уж многое связывает их? Хорошо еще, что оба они не любили ссориться и вовремя уходили от всего, что могло привести к столкновению. А так ли уж это хорошо? Может быть, это просто инстинктивное стремление к покою? А что хорошего в том, что о многом Ольга просто не могла говорить с Юрием, заранее уверенная в том, что он не поймет, не сможет понять ее? Например, о подарках. Юрий любил дарить ей красивые, иногда довольно дорогие вещи, она с улыбкой благодарила его, а он не замечал, как мало радости доставляют ей эти подарки. Просто она всегда спрашивала себя, сколько это может стоить, и никогда не могла забыть тех лет, когда у нее не было денег даже на хлеб...

И вот это – одно из самых ценных твоих приобретений?

Ты дорого заплатила за то, чтобы достигнуть своего рая, – почему же так невесело тебе живется в нем?

Веду я счет потерянному мной... Еще не раз повторяла Ольга прочно засевшие в памяти строчки, пока не доехала до Москвы.

Юрий встречал ее на вокзале. Он еще издали заметил ее и улыбнулся, и потом она увидела его рядом с собой, и слава богу, он был без цветов, – да и с чего она взяла, что он непременно придет с цветами? – и она услышала его радостный голос:

– Здравствуй, родная!

И ответила на его поцелуй.

Юрий легко подхватил ее чемодан, и они пошли по перрону. Она коротко рассказала ему о поездке, потом он что-то говорил ей, Ольга слушала его и не знала, что ей надо отвечать. Последние часы в поезде, измученная бессонницей и тяжелыми раздумьями, она хотела только одного – поскорее встретиться с Юрием, вернуться в ту привычную жизнь, которой жила до поездки в деревню, и она знала, что Юрий сделает все, чтобы отвлечь ее от невеселых мыслей, и вот сейчас, когда было то, чего она хотела и ждала, – Юрий рассказывал ей что-то такое, что было, безусловно, интересно и заслуживало внимания, и она слушала его и не могла понять, почему это должно быть интересно, – и вдруг она увидела его всего – высокого, красивого, чисто выбритого и пахнущего одеколоном, он, как всегда, был уверен в себе, обаятелен, исключительно вежлив и внимателен к ней, настоящий мужчина, мечта любой женщины, – и тут она подумала: «Интересно, каким бы ты был, если бы родился не в семье потомственных интеллигентов, а в глухой деревне? Был бы ты таким же холеным и изысканным, таким же уверенным в себе, или, может быть, сидел бы сейчас в кабине трактора, в промасленном комбинезоне, и думал бы только о том, чтобы поскорее кончился этот утомительный длинный день? Был бы ты таким же добрым и обаятельным? Что бы ты делал по вечерам? Может быть, ты не шел бы в кафе, а пил водку в компании дружков-собутыльников и хвастался своими заработками? А потом, сильно навеселе, шел бы в клуб – в кепке, сдвинутой на затылок, папироса в зубах, руки в карманах – и приглашал бы на танцы всех подряд, и все танцы получались бы у тебя одинаковыми – шаг вперед, два в сторону, еще шаг вперед и опять два в сторону... Неважно, что это такое – вальс, фокстрот, танго, – все равно шаг вперед, два в сторону...»