Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Интересно, что когда Сакен понял, что его никто не поддерживает и, молча просидев до конца совещания, по его завершению вышел из помещения, к нему подошел начальник штаба главнокомандующего генерал Васильчиков и тихо произнес по-французски: «Удивляюсь вашему самоотвержению; я хотел сказать то же самое, но у меня не хватило духу».{151}

Вторым человеком, категорически высказавшимся против наступления на Федюхины высоты, стал Тотлебен, но на совете он отсутствовал и потому его мнение Горчаков выслушал отдельно. Эдуард Иванович понимал, что уставший от постоянного напряжения гарнизон уже не сможет противостоять штурму и «…с открытием общего огня с осадных батарей атакующий приобретет над нами полный перевес».{152} То что неудачная атака несомненно повлечет за собой ответный штурм, было совершенно ясно. Но чтобы не прекращать активную оборону и отбить желание противника приближаться к русским передовым линиям, Тотлебен решительно высказался против выбранного военным советом направления и предлагал произвести атаку непременно внезапно, большими силами, между Килен-балкой и Лабораторной, последовательно овладевая Воронцовской высотой, Камчатским люнетом, редутом Виктории. Горчаков внимательно выслушал инженера. Однако слушать и прислушиваться — вещи совершенно разные.

Если действительно прислушаться к предложению Остен-Сакена (и других, мысливших с ним одинаково), у Горчакова было два оптимальных варианта дальнейших действий: согласиться с начальником гарнизона и оставить Севастополь, или не согласиться, оставаться в городе, продолжая защищать его, не предпринимая никаких активных действий. Первый вариант был отметен сразу. Остен-Сакен вспоминал, как после его доклада «…князь Михаил Дмитриевич, с выражением неудовольствия, сказал: «не оставлю».{153} Второй вариант даже не рассматривался: это был самый простой способ навлечь на свои головы гнев самодержца. В условиях затянувшейся войны подобное грозило большими неприятностями. Потому Горчаков выбрал третий вариант, который, как становится теперь ясно, был вне обсуждений: атаковать союзников и притом атаковать в наиболее рискованном направлении.

Ненавязчиво, но настойчиво предлагаемый императором план, был скорее выгоден союзникам, но ни в коем случае не русским. Многие современники и известные военные теоретики в своих трудах поддерживают полностью или во многом именно вариант, предложенный Остен-Сакеном. К августу 1855 г. «…превосходство неприятеля в огне становилось настолько чувствительным, мы несли столь огромные потери, что самым благоразумным решением с нашей стороны было бы — очистить Южную сторону Севастополя, где приходившие части толклись как в ступке и уничтожались. После потери передовой позиции Горчаков готов был эвакуировать Севастополь; но после отбитого штурма провести такое решение было невозможно; отбитый штурм позволил правительству и русскому обществу выдвинуть требование — защищать Севастополь до конца. Как ответ на донесения Горчакова о нашей беспомощности в разыгрывавшемся материальном состязании, из Петербурга был прислан генерал Вревский с директивой — настоять на переходе в наступление полевой армии против Балаклавы, на тылы союзников, чтобы попытаться решительным ударом заставить союзников снять осаду.

Горчаков понимал всю несбыточность этих чаяний; помимо 50 тыс. гарнизона Севастополя, он располагал всего 70-тыс. армией, а союзники имели до 200 тыс., располагались на чрезвычайно сильных от природы позициях, основательно укрепленных. Но чтобы не вступать в открытый конфликт с высшим начальством, он решил, для удовлетворения воинственных петроградских кругов, произвести 16 августа демонстративное наступление на Черной речке». Это мнение А. Свечина. Пожалуй, во многом с видным военным теоретиком можно и согласиться.{154}

Нужно отметить, что уже давно левый фланг привлекал внимание Горчакова: «…Князь, вследствие свойства местности занимаемого им пространства, представлявшего на левом фланге несколько совершенно закрытых дефилей, постоянно опасался обхода своего левого фланга и сосредоточил все свое внимание на этой оконечности, усиливал ее войсками своего правого фланга в совершенный ущерб последнему. Союзники скоро поняли исключительность взгляда князя Горчакова 1-го: в июне атаковали его правый слабо защищенный фланг, заставили горсть войск отступить почти без выстрела и, заняв большую часть позиции, отбитой так славно 13 октября, обеспечили таким образом тыл корпуса осаждавшего Севастополь. Пользуясь ошибочным взглядом князя на возможность быть обойденным со своего левого фланга, неприятель старался укрепить его в этой мысли. С оставленной нами позиции при селении Комары союзники получили возможность проникать в Байдарскую долину, откуда и начали как-бы дразнить нас, угрожая обходом, и, чтобы еще более утвердить князя в этом мнении, стали прокладывать дороги».{155}

Главнокомандующий был достаточно образованным военным, чтобы не понимать ничтожно малую перспективу навязываемого ему свыше решения. Более того, по мнению Тарле, он был сам убежден в грядущей неминуемой катастрофе, о чем мы выше уже неоднократно упоминали. Как опытный царедворец, с целью отвлечения императорского гнева, 3 августа 1855 года он пишет военному министру: «…Я иду на неприятеля, потому что если бы я этого не сделал, то Севастополь все равно был бы через очень короткое время потерян. Неприятель действует медленно и обдуманно, он собрал сказочную массу снарядов…, — это видно даже невооруженным глазом. Неприятельские апроши сдавливают нас все более и более, и в Севастополе уже нет ни одного непоражаемого места, пули свищут на Николаевской площади. Не следует обманываться, я иду на неприятеля в отвратительных условиях. Его позиция очень сильна, на его левом фланге почти отвесная и очень укрепленная Гасфортова гора, по правую руку Федюхины горы, перед которыми глубокий наполненный водой канал, через который можно будет перейти только по мостам, наводимым под прямым огнем неприятеля. У меня 43 тысячи человек; если неприятель здравомыслен, он противопоставит мне 60 тысяч. Если, — на что надеюсь мало, — счастье будет мне благоприятствовать, я позабочусь извлечь пользу из своего успеха. В противном случае нужно будет подчиниться божьей воле. Я отступлю на Мекензиеву гору и постараюсь эвакуировать Севастополь с возможно меньшим уроном. Я надеюсь, что мост через бухту будет вовремя готов и что это облегчит мне задачу. Благоволите вспомнить обещание, которое вы мне дали, — оправдывать меня в нужное время в должном месте. Если дела примут худой оборот, в этом вина не моя. Я сделал все возможное. Но задача была слишком трудна с момента моего прибытия в Крым».

В этом письме явственно просматривается предпосылка надвигающейся беды. Ведущий массы войск в сражение полководец более озабочен не судьбами людей, готовых безропотно выполнить его приказ, верящих ему, а личной безопасностью, ради которой он безрассудно бросает их в предприятие, от которого сильно пахнет авантюрой. Не имея веры в успех, Горчаков понимает, что «…будет разбит и что значительная часть армии… без всякой пользы для дела, усеет тысячами своих трупов Федюхины высоты и подножие Сапун-горы».

Тарле обращает внимание на желание многих участников военного совета откреститься от одобрения плана главнокомандующего: «…на роковом военном совете 29 июля 1855 г. генералы указывали, что всякое сражение в тылу неприятельской армии опасно, что Федюхины горы, которые надлежало атаковать, неприступны, что наши переправочные средства неудовлетворительны, а берега Черной речки очень топки, что дальнобойных орудий для обстрела неприятельских позиций у нас мало…».{156}

Одним из аргументов, повлиявшим на утверждение штабом главнокомандующего, и, в первую очередь, непосредственно самим Горчаковым, решения атаковать позиции неприятеля на Федюхиных высотах, было существенное усиление военной группировки русских войск в Крыму во второй половине лета 1855 г.: «… 4-я и 5-я пехотные дивизии прибыли в последних числах июня 1855 года в состав Крымской армии и были поставлены на позиции при р. Каче впереди Бахчисарая.