Уйти красиво и с деньгами - Светлана Гончаренко

Однажды огонь все-таки показался собственной персоной.

В пятом часу няня Артемьевна куда-то засобиралась. Это было странно: после обеда она обычно дремала, а тут бодро облачилась в коричневую кофту со сборками на спине и черную юбку, изготовленную из такого бесконечного куска сатина, что в ее складках можно было заблудиться (что с Лизой и случалось лет до пяти). Голову Артемьевна покрыла синим, в розанах, выходным платком. Все эти замечательные вещи Артемьевна надевала, лишь когда собиралась покинуть пределы Почтовой улицы.

– Нянечка, ты куда? – удивилась Лиза.

– На Егорьевской горит, у Морохиных, – деловито сообщила Артемьевна.

Хотя Артемьевна, живя в Нетске уже около сорока лет, побывала и в цирке, и в балаганах, и в дощатом театре Сивкова, и даже в синематографе, ее любимым зрелищем оставались пожары. Деревянный, знойный летом, печной и морозный зимой, Нетск горел часто. Няня не пропускала ни одного пожара и всегда устремлялась на треск пламени и запах дыма своим ровным, прытким шагом. Идти иногда приходилось чуть ли не через весь город. Держась за ее руку, серьезная, вприскочку, бежала когда-то рядом и маленькая Лиза.

Анна Терентьевна строго запрещала эти варварские походы. Она стыдила Артемьевну и читала Лизе вслух книжку про злого императора Нерона, который любовался собственноручно подстроенным пожаром Рима, а потом бросал на растерзание цирковым львам бедных христиан. Конечно, Лизе Нерон не нравился: в книжке он был нарисован толстым, закутанным в простыню, из-под которой высовывались голые пятки. Однако они с няней ничего не поджигали, львов у них не было, потому стыдиться тяги к пожарам не получалось. А уж переделать Артемьевну – ее говор, ее несгибаемый нрав и ее представления о жизни, вывезенные из Перфиловки, – никому было не под силу.

В разные годы Лиза видела, как горели бесчисленные обывательские дома, сивковский театр, лютеранская кирха и даже сама пожарная часть. Однако теперь многое изменилось. Лизу перестал завораживать утробный рев огня, дымные тучи, визг, плач погорельцев, звон маленького пожарного колокола и набатных приходских, сияние медных касок и топот пожарных троек. Да и Артемьевна жила теперь своей домашней жизнью, отдельной от Лизиной. Поэтому нарочно смотреть пожары Лиза больше не ходила.

Однако в конце этого жаркого дня ей сделалось так душно и невесело, что она вышла из калитки вслед за Артемьевной. Нянина юбка и коричневая кофта-распашонка колыхались уже далеко впереди. Отовсюду бежали люди с воплями «Пожар! Пожар!». Поскольку Егорьевская была недалеко, и на Почтовую даже затягивало оттуда дымом, мимо одинцовской калитки народу двигалось множество. Лизу особенно поразила совсем древняя старуха, которая выползла из какого-то дальнего насиженного угла. Она была вооружена двумя толстыми палками и очень ловко ими орудовала, ковыляя на пожар с неправдоподобной скоростью.

Бежать Лиза не стала, но вместе со всеми пошла на Егорьевскую. Народу там собралось так много, что рассмотреть что-то было трудно. Лиза только видела, как над людскими головами пыхал жаром и лился вспять, в небо, многоструйный поток огня. Этот поток был огромный – гораздо выше того двухэтажного дома, который еще утром преспокойно стоял на его месте. Внутри огня громко хрустело, трещало, будто кто-то грыз деревянные кости дома Морохиных. Крики, стук и шум стояли неимоверные.

– Только полчаса горит, а как занялось! – охали рядом с Лизой знатоки.

– Чему удивляться – великая сушь.

– Э, не то! Не иначе как дом подожгли с четырех углов, – сказал кто-то басом.

– Говорят, что хозяин там, внутри был. Где ж он? Выскочить, что ли, не успел?

Дым быстрыми большими клубами валил прямо в небо, которое начало розоветь к вечеру. Закат, казалось, только наддавал жару. Пожарные уже не пытались спасти морохинский дом, как и соседний, малорослый, покосившийся. Тяжелыми струями из брандспойтов они обливали соседние особняки – хорошие, на каменных фундаментах. Народ ломал и растаскивал заборы. Из ближних домов стали выносить диваны, перины, связки картин. Вытащили вместе с прочей мебелью и большое, в рост, зеркало. Теперь оно, прислоненное к чужой ограде, беспомощно глядело в пестрое дымное небо и отражало все наискосок.

Вдруг огонь слегка прилег. Дым понесся над толпой, сыпя искрами и сажей. Толпа дохнула и подалась назад. Рядом с Лизой все закрестились.

– Вот и ветер, как на грех, – заговорили в толпе. – Только бы не так, как в позапрошлом годе – полгорода выгорит!

Ветер – злой, колючий суховей – загулял над землей, закрутил пыль в кольца и воронки. Огонь стал кидаться из стороны в сторону. Где-то рядом истошно закричала женщина – наверное, ее дом лизнул морохинский костер.

Соседние дома обливали теперь не только владельцы и пожарные, но и добровольцы. Они цепочкой, с ведрами, выстроились вдоль улицы и передавали воду с Нети, которая была в трех кварталах. В этой цепочке Лиза вдруг заметила белую рубашку-косоворотку и знакомую светлую голову. Она пробралась поближе, чтобы убедиться, в самом ли деле Ваня Рянгин таскает ведра вместе с мужиками (добровольцы были все из местных мещан, многие босиком и в домашних ситцах). Чистая же публика стояла в сторонке со скорбными лицами. Оттуда доносились слова «городской голова» и «водопровод». Толковали о водопроводе и фельдшер Скопин, и двое статистиков, и Адам Генсерский, помощник и секретарь адвоката Пиановича.

Молодые дальнозоркие глаза не обманули Лизу: да, Ваня Рянгин, краснолицый от усилий, с грязными полосами на белой рубахе, бегал по Егорьевской туда и сюда, таская громадные, полурасплесканные ведра. Его место в цепочке было между сутулым усатым верзилой в железнодорожной фуражке и шустрым пареньком из торговых. На своих каменоломнях Ваня в четыре дня медно загорел, а его волосы окончательно выцвели. Совсем дикарь!

Лиза продвинулась в первый ряд зевак. Она долго ждала, чтобы Ваня ее заметил. Он заметил и сразу стал бежать тяжелее и мельче, а его перепачканное сажей лицо скривилось то ли от улыбки, то ли от досады. Этого Лиза не разобрала, но все-таки помахала ему рукой. Он не ответил. Лиза решила, что ему стало обидно оттого, что он такой загнанный, потный и чумазый, а она стоит себе и красуется в небесно-голубом платье. И белые-то чулочки на ней, и щеки не в саже, а чистые, и не на пожар многие глазеют, а на нее.

– Все хорошеете, Бетти! – вдруг раздалось у Лизы над ухом.

Она засмотрелась на Ваню, а без этого давно бы поняла, откуда в толпе, меж запахов гари и пота, тянет одеколоном. От адвоката Пиановича, от кого же еще!

– Здравствуйте, Игнатий Феликсович, – вежливо отозвалась Лиза.

– Дикое зрелище, правда? – сказал Пианович ей в ухо, потому что кругом все галдели и причитали и в двух шагах ничего не было слышно.

Лиза только плечами пожала. Она не поняла, какое именно зрелище Пианович находит диким – самого пожара, его тушения или всеобщего лицезрения катастрофы.

– Жаль, что вы со стороны себя не видите, – продолжал Пианович, для звучности голоса проложив ладонь между своим ртом и Лизиным ухом. – Живописная, признаюсь, картина, в духе господина Репина. Посреди распаренной грубой толпы в чуйках, грошовых пиджаках и смазных сапогах стоит нечто воздушное, ангелоподобное. Неужели вы питаете слабость к подобным зрелищам?

– Я с няней сюда пришла, – соврала Лиза.

– Понятно. С этой румяной старушенцией, – улыбнулся Игнатий Феликсович. – Такие картины в ее вкусе. Только что-то я ее поблизости не вижу. Как же вам быть? Поискать няню? Привести к вам? Вас тут порядком затолкали. Вон и на ножку наступили, на белую туфельку, причем, как я посмотрю, какой-то медвежьей лапой.

Лиза опустила глаза на туфлю и вздохнула.

– Может, чуть в сторонку пройдете, где поменьше ажиотажа? – забеспокоился Пианович.

– Вообще-то я домой собралась, – сказала Лиза. Ей хотелось отвязаться от забот Игнатия Феликсовича.

Ваня все так же бегал со своим ведром по Егорьевской. Иногда он исподлобья бросал несчастный взгляд на голубое платье. Если б Пианович не дышал в ухо, Лиза, пожалуй, еще немного постояла бы на этом месте, наслаждаясь производимым впечатлением. Но теперь она отвернулась от огня и дыма. Пианович стал прокладывать ей путь в толпе.

Когда они выбрались из гущи зевак, Игнатий Феликсович озабоченно посмотрел по сторонам. Он даже на цыпочки поднялся.

– Пытаюсь определить, где ваша няня, – пояснил он.

– О, не беспокойтесь! – сказала Лиза. – Пусть остается! Няня всегда пожары до конца досматривает, а мне уже надоело. Я пойду домой.

– Позволите вас проводить?

«Не позволю! Отстаньте! Идите к черту!» – ответила бы ему Лиза, если б была девчонкой в ситцевой кофточке, перетянутой грубым поясом с собачьей пряжкой, и в козловых башмаках. Таких простецких девчонок на пожар сбежалось с полсотни. Зато ангелоподобных, в голубом, к тому же безупречно воспитанных, кроме Лизы, никого не было. Пришлось не только согласиться идти с провожатым, но еще и спасибо ему сказать.