Утраченный Петербург - Инна Соболева

Назову только троих: последний канцлер Российской империи Александр Михайлович Горчаков, архитекторы Андрей Иванович Штакеншнейдер и Алексей Максимович Горностаев. А еще Юсуповы, Зубовы, Кочубеи, Голицыны, Кушелевы.

Отступление о жильцах и посетителях Шепелевского дома

Следующая утрата — Шепелевский дом. Проектировал его Растрелли в 40-х годах XVIII века для Дмитрия Андреевича Шепелева. Был тот близок к Петру I, участвовал во второй его зарубежной поездке, удостоился особого доверия императорской семьи. Петр женил Шепелева на дочери пастора Глюка, в семье которого выросла будущая императрица Екатерина I. С тех пор карьера Дмитрия Андреевича пошла в гору: при Елизавете Петровне стал он уже обер-гофмаршалом двора. К тому же императрица поручила ему руководить строительством Зимнего дворца: Растрелли пришлось долгие годы работать с Шепелевым рука об руку. Отношения у них сложились добрые, хотя до нас через века и дошли слухи, что был гофмаршал человеком грубым и нетерпимым.

В конце правления Екатерины II Шепелевский дом был перестроен архитектором Старовым: изменен фасад, перепланированы почти все помещения, надстроен четвертый этаж. А в 1839 году почти столетнюю постройку снесли, чтобы выстроить здание первого публичного музея России, Нового Эрмитажа. Еще одна утрата… Но Новый Эрмитаж с его атлантами стал не только одним из выдающихся сооружений Николаевской эпохи, на шедевры не бедной, но и символом города (пусть тоже только «одним из»). Так что об этой утрате, наверное, можно вспоминать не с болью, а всего лишь с печалью. Но не так все просто. Шепелевский дом (в первоначальном своем виде) — не просто шедевр Растрелли. С ним связаны судьбы многих, кто сыграл в отечественной истории роли далеко не второстепенные.

Проект постройки Шепелевского дома

«Комнаты этой уже нет. Но я ее вижу, как теперь, всю до мельчайшей мебели и вещицы», — с тоской вспоминает Гоголь комнату, где бывал многократно, где всегда встречал понимание и поддержку (то, чего ему всю жизнь так недоставало).

А это — из письма Сашеньки Воейковой будущему хозяину квартиры: «Комнат у тебя четыре, в анфиладе, из коих одна огромная, с прелестным камином, потом две сбоку, потом одна сбоку — с русской печью… прехорошенькие диваны и кресла… все чисто и весело, только ужасно высоко». Эта комната — огромная, с прелестным камином — та самая, которую вспоминает Гоголь. В ней, вернувшись из-за границы, Василий Андреевич Жуковский устроил гостиную и кабинет. Он полюбил Шепелевский дом, правда, говорил иногда своей соседке: «Только жаль, что мы живем так высоко, мы чердашничаем».

Соседка у него была замечательная — фрейлина императрицы Александра Иосифовна Россет. Дело, конечно, не в том, что фрейлина, а в том, что красавица и умница. Недаром Белинский писал о ней: «Свет не убил в ней ни ума, ни души». У Александры Осиповны постоянно бывали Пушкин, Гоголь, Белинский и, конечно же, сосед Жуковский. А у него? Доверимся воспоминаниям соседки (соседи обычно все про всех знают): «С утра на этой лестнице толпились нищие, бедные и просители всякого рода и звания. Он не умел никому отказать, баловал своих просителей, не раз был обманут, но его щедрость и сердоболие никогда не истощались».

Были и другие посетители. По субботам, когда Жуковский бывал свободен от занятий со своим августейшим воспитанником (наследником престола, будущим царем-освободителем), к нему приходили друзья (Вяземский называл квартиру «олимпическим чердаком»).

Это и правда был русский Олимп: Пушкин, Гоголь, Грибоедов, Крылов, Карамзин, Одоевский, Глинка, Брюллов, Венецианов и многие еще — те, кто был допущен к богам российской культуры. Здесь Пушкин впервые читал «Полтаву» и «Бориса Годунова», Гоголь — «Нос» и «Ревизора», Мицкевич — вступление к «Конраду Валленроду». Здесь Грибоедов рассказывал о Туркменчайском договоре. Здесь обсуждали либретто «Ивана Сусанина» Глинки. Какой потрясающий музей, аккумулировавший ауру гениальности, мог бы быть в этой квартире! Жуковский покинул Шепелевский дом в 1839 году, когда наследник престола уже перестал нуждаться в воспитателе. И в это самое время Николай I вел переговоры с баварским архитектором Лео фон Кленце о строительстве Нового Эрмитажа, а значит — и о сносе Шепелевского дома. Василий Андреевич был последним из знаменитых обитателей обреченного дома, но отнюдь не единственным. Когда в Петербург по приглашению Екатерины Великой прибыла тринадцатилетняя принцесса Луиза Баденская, невеста любимого внука российской государыни, ее поселили именно в этом доме. В день приезда в Россию она писала: «…доехали до Шепелевского дворца… Я бегом пошла по большой, ярко освещенной лестнице. Проследуя, не останавливаясь, все покои, прихожу в спальную комнату с мебелью, обитой темно-красным атласом. Вижу в ней двух женщин и мужчину и быстрее молнии соображаю: «Я в Петербурге у императрицы; явно, что она меня принимает, стало быть, она тут». И я подошла поцеловать руку той, которая показалась мне более схожей с теми портретами, которые мне были известны. Императрица сказала, что она очень рада со мной познакомиться… Поговорив немного, она ушла, а я, пока не легла спать, чувствовала себя окруженной каким-то волшебством».

Может быть, именно месяцы, прожитые в этом доме, были самыми счастливыми за все двадцать четыре года ее жизни в России. Екатерина умна, великодушна, ласкова. У жениха лицо просто ангельское. А что молчит, дичится, так она и сама едва решается слово вымолвить — смущается. Но это ведь не мешает окружающим восхищаться ею, маленькой Баденской принцессой. Искренняя, открытая, она верила в искренность других. Потом все поняла, узнала цену всему. Но это было уже после Шепелевского дома. Может быть, потому он и остался в ее сердце уголком счастья и покоя. Баденская принцесса Луиза — российская императрица Елизавета Алексеевна — до разрушения своего любимого дворца не дожила.

Не дожил и другой его царственный обитатель, великий князь Константин Павлович. Он прожил в Шепелевском доме недолго. По прихоти отца. Тот поселил в Мраморном дворце, подаренном Екатериной внуку Косте, бывшего любовника государыни, польского короля (тоже бывшего) Станислава Понятовского. Строила она дворец для Григория Орлова, того самого, что сменил Понятовского в ее сердце и постели. Можно представить, каково было свергнутому, фактически бездомному польскому королю жить в доме, который его любимая подарила счастливому сопернику. Такая вот изощренная форма мести. Вполне в духе Павла Петровича. Прожил Понятовский в Петербурге недолго. Похоронили его в крипте костела святой Екатерины на Невском (почти полтора века спустя останки перевезут в Варшаву и упокоят в костеле святого Яна).

А тогда, в году 1798-м, великий князь Константин Павлович вместе с молодой женой возвращается в свой Мраморный дворец, но Шепелевский дом еще какое-то время продолжают называть Константиновским дворцом.

В 1819 году наступает новая эпоха в жизни дворца. В следующие девять лет по его широкой лестнице на второй этаж будет подниматься весь цвет русской армии — ее полководцы, герои войны 1812 года. Триста тридцать два портрета напишет за это время в огромном двухсветном зале Шепелевского дома, отведенном по распоряжению Александра I под его мастерскую, английский живописец Джордж Доу.

Сохранилась гравюра Райта и Беннета по рисунку Мартынова, на которой изображена эта мастерская, от пола до потолка заставленная и завешанная портретами. Посреди мастерской стоит ее хозяин, почтительным поклоном приветствует гостя. Гость — сам государь Александр I.

Русский император встретил художника во время Аахенского конгресса, на котором победители Наполеона утверждали новые границы Европы. Там, в Аахене, он случайно зашел в комнату, где незнакомый ему художник писал портрет Петра Михайловича Волконского. Александр был восхищен: с какой быстротой и легкостью появляется на холсте лицо, какое поразительное сходство, как уловил художник совсем не простой характер генерала! Этой случайной встрече мы обязаны появлением Галереи 1812 года, которая сохранила для многих поколений лица спасителей Отечества.

Галерея героев войны 1812 года

Петербургские художники поначалу встретили иностранного портретиста в штыки. Обида понятна: почему русских героев должен писать иноземец?! Но мастерство Доу, его поразительная способность мгновенно схватывать главное в характере портретируемого, его искреннее восхищение героями, в конце концов примирило с ним коллег. Особенное уважение вызывало его отношение к работе над портретами погибших или умерших уже после войны. Он искал любые сохранившиеся изображения, подолгу беседовал с родными, с сослуживцами, делал наброски, исправлял, пока не добивался абсолютного сходства. Особенно долго работал над портретом покойного генерал-фельдмаршала Барклая-де-Толли. Этот портрет все считали шедевром. Михаил Богданович на нем — живой.