Мясо. Eating Animals - Джонатан Фоер

Я иду к Си — на это уходит целых десять минут, но это неважно. Она опускается на колени. Я приближаюсь и становлюсь на колени рядом с ней. На боку лежит индюшонок и дрожит, лапы его вывернуты, глаза покрыты коростой. На проплешинах видны струпья. Клюв слегка приоткрыт, а голова дергается взад и вперед. Какого он возраста? Недельный? Или ему уже недели две? Он был таким всю свою жизнь, или с ним что-то случилось? Что же?

Си знает, что делать, думал я. И она знала. Она открывает сумку и вынимает нож. Занеся руку над головой индюшонка (крепко ли она его держит или только прикрывает ему глаза?), она перерезает ему горло — освобождая от бессмысленных мук.

2. Я тот, кто глубокой ночью оказался на чужой ферме

Та маленькая индюшка, которую я умертвил, освобождая, о, как это было тяжело! Как-то, много лет назад, мне довелось работать на птицефабрике. Я был забойщиком-дублером, это значит, что в мои обязанности входило перерезать горла курам, которые выжили после автоматического горлореза. Таким способом я убил тысячи птиц. Может быть, десятки тысяч. Может быть, сотни тысяч. В такой ситуации перестаешь понимать, где ты, что делаешь, как долго ты это делаешь, кто эти животные, кто ты сам. Срабатывает инстинкт самосохранения, иначе можно сойти с ума. Но это и само по себе безумие.

Итак, благодаря работе на забойном конвейере я узнал анатомию шеи и научился убивать курицу мгновенно. И я был абсолютно убежден, что это правильно, ибо избавляет ее от страданий. Но это было трудно, потому что каждая конкретная курица это не просто одна из бесконечного множества птиц, которых необходимо умертвить. Это личность. В этом вся трудность.

Я не радикал. Почти во всем я человек умеренный. У меня нет пирсинга. Нет экстравагантной стрижки. Я не принимаю наркотики. Политически я либерал по одним вопросам и консерватор по другим. Но, видите ли, промышленное фермерство это вопрос умеренности, и некоторые наиболее разумные люди согласились бы с этим, имей они доступ к правде.

Я вырос в штатах Висконсин и Техас. У меня была типичная семья: отец занимается (и по сей день) охотой; все мои дядья ставят капканы и рыбачат. Мама готовила жаркое на ужин по понедельникам, курицу — по вторникам, и так далее. Мой брат был чемпионом страны в двух видах спорта.

В первый раз я узнал о проблемах фермерства, когда один друг показал мне несколько фильмов о том, как убивают коров. Мы были подростками, и это было такое же непристойное дерьмо, как и видеофильм «Лики смерти». Он не был вегетарианцем — никто не был вегетарианцем — и не пытался сделать вегетарианца из меня. Все это было ради смеха.

В тот вечер у нас на ужин были куриные окорочка, и я не смог съесть свою порцию. Когда я взял его в руку за косточку, он не то что показался мне курицей, он и был курицей. Наверно, я всегда знал, что ем какое-то существо, индивидуум, но раньше это меня не волновало. Отец поинтересовался, в чем дело, и я рассказал ему про этот фильм. Тогда я не сомневался, что все, что он говорит, — правда, и был уверен, что. он может объяснить все на свете. Но он не нашел ничего лучше, чем сказать примерно следующее: «Да, это неприятная штука». Если бы он этим и ограничился, я бы, вероятно, сейчас с вами не разговаривал. Но он пошутил по этому поводу. Так же шутят все. С тех пор я слышал эту шутку миллионы раз. Он передразнил жалобный крик животного. И тут все во мне перевернулось, я просто пришел в ярость. И сразу же решил, что никогда не стану таким, кто отделывается шуткой, не умея объяснить.

Мне захотелось узнать, насколько этот фильм соответствует действительности. Наверно, мне важно было понять то, что впоследствии изменило всю мою жизнь. Я разослал письма во все крупные фермерские корпорации, прося разрешения посетить их предприятия. Честно говоря, мне и в голову не приходило, что они или ответят «нет» или вообще не ответят. Когда это не сработало, я начал разъезжать на машине и спрашивать любого фермера, который мне попадался, можно ли заглянуть в его сараи. У всех находились причины отказать. Зная, что они творят, трудно обвинять их в том, что они не хотят, чтобы кто-нибудь это видел. Но именно эта скрытность, покров таинственности на том, что было для меня так важно, не давала мне отступить, и кто меня упрекнет за такую настойчивость?

Первая ферма, на которую я попал, была яйцефермой, где содержались, может быть, миллионы кур. Они сидели в клетках, которые громоздились друг на друга в несколько рядов. Много дней после этого у меня щипало в глазах и саднило в легких. Все было менее зверски и кроваво, чем на том видео, но повлияло на меня даже сильнее. Меня по-настоящему изменило то, что я осознал: мучительная жизнь хуже мучительной смерти.

Ферма была настолько ужасна, что я предположил, что это исключение. Просто не верилось, что люди могут допустить, чтобы подобные вещи происходили в таких огромных масштабах. Поэтому я добрался до другой фермы, где разводили индеек. По случайности я прибыл туда всего за несколько дней до забоя, поэтому индейки полностью выросли и сидели вплотную друг к другу. Даже пола не было видно. 0ни просто с ума сходили: хлопали крыльями, пронзительно кричали, напирали друг на друга. Повсюду валялись мертвые и полумертвые птицы. Это было жуткое зрелище. Не я это уделал, но меня обжег стыд за то, что я человек. Я сказал себе, что и эта ферма — исключение. Поэтому поехал смотреть еще одну ферму. И еще одну. И еще…

Может быть, где-то на подсознательном уровне я продолжал попытки потому, что не хотел верить, будто то, что я видел, типично и показательно. Но любой, кто захочет узнать об этих вещах, в конце концов убедится, что промышленные фермы почти все таковы. Многие не смогут увидеть эти фермы своими глазами, но они могут увидеть их моими. Я снимал на видео условия на фабриках по выращиванию кур и яйцефабриках, на фабриках по выращиванию индеек, на паре свиноферм (сейчас туда практически не попасть), на фермах по разведению кроликов, в загонах по откорму скота и на фидлотах, на аукционах по продаже крупного рогатого скота и в транспортировочных грузовиках. Я поработал на нескольких бойнях. Изредка мои репортажи попадали в вечерние новости или 9 газеты. Несколько раз их использовали в судебных процессах, где рассматривались дела о жестоком обращении с животными.

Вот почему я согласился вам помогать. Я вас не знаю. Не знаю, какую книгу вы собираетесь писать. Но если она прольет хоть каплю света на то, что происходит за оградой этих ферм, уже хорошо. Правда настолько мощная штука, что совершенно неважно, под каким углом зрения вы будете все это подавать.

Однако хотелось бы надеяться, что вы не изобразите меня в своей книге так, будто я всю жизнь убиваю животных. Я делал это всего четыре раза и только в тех случаях, когда невозможно было этого избежать. Обычно я забирал самых больных животных к ветеринару. Но та курица была настолько больна, что не могла двигаться. И страдала так, что нельзя было просто оставить ее на произвол судьбы. Послушайте, я выступаю против абортов. Я верю в Бога, я верю в рай и в ад. Но у меня нет никакого благоговения перед страданием. А промышленные фермы высчитывают, насколько близко к смерти они могут додерживать животных, не убивая. Это их модель бизнеса. Как быстро можно заставить их расти, на сколько плотно набивать в клетки, как много или как мало они могут есть, где тот крайний предел, после которого они уже не выживут.

Это не экспериментирование на животных, где можно предположить некоторое сравнимое количество добра на другом конце страдания. Но именно так мы представляем себе поглощение еды. Скажите мне: почему вкус, самое грубое из всех наших чувств, освобождается от этических норм, которые считаются непреложными для других наших чувств? Если задумаетесь, вы сойдете с ума. Почему сексуально озабоченному человеку не придет в голову изнасиловать животное, а голодный — убивает его и съедает? Довольно легко отмахнуться от этого вопроса, а вот ответить на него очень трудно. И как вы станете судить художника, который калечит животных в галерее, потому что это визуально привлекательно«? Насколько должен вас привлекать крик страдающего животного, чтобы вы настолько хотели бы его слышать? Попробуйте вообразить любую цель, кроме пристрастия к мясу, которая оправдывала бы то, что мы делаем с животными на ферме.

Если я незаконно воспользуюсь логотипом корпорации, меня можно посадить в тюрьму, а если корпорация плохо обращается с миллиардами птиц, закон будет защищать не птиц, а право корпорации делать то, что она хочет. Вот Что выходит, когда вы отрицаете права животных. Безумие, что идея прав животных кажется кому-то безумной.

живем в мире, где принято обращаться с животным, как с куском дерева, и считается странным обращение с Ким как с живым существом.

До того, как были приняты законы, запрещающие применение детского труда, начали появляться предприятия, где хорошо обращались с десятилетними рабочими. Общество не запрещало детский труд, довольствуясь тем, что для малолетних работников созданы вполне благоприятные условия, но, если вы даете предприятиям слишком много власти над подневольными людьми, это их развращает. Если мы убеждены, что у нас больше прав поедать животных, чем у животных — права жить без мучений, это развращает. И это не мои фантазии. Это наша реальность. Посмотрите на то, что такое промышленное фермерство. Посмотрите на то, что мы, как общество, сделали с животными, когда обрели технологическую мощь. Посмотрите на то, что мы на самом деле делаем во имя «благополучия Животных» или «гуманности», а уж потом решайте, так уж нужно вам есть мясо.