Здравствуйте, пани Катерина! Эльжуня - Ирина Ивановна Ирошникова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И вот однажды Катя получила письмо со штампом музея Освенцима. Письмо это было подписано научным сотрудником музея Казимиром Войтецким.
«Дорогая коллега Климушина! Дорогая мама Татьяны!» Так обращался к Кате Войтецкий. И далее осторожно сообщил, что среди известных ему детей Освенцима, с которыми он постоянно поддерживает связь, есть девочка по имени Марыся, у которой на руке номер то ли 77362 — то есть именно тот, по которому пани Климушина разыскивает свою дочь, то ли 77562.
Разобрать, пятерка это или тройка, трудно, так как номер был вытатуирован на детской ручке, цифры со временем расплылись.
Однако все остальные цифры видны достаточно ясно и не вызывают сомнений.
Затем Войтецкий писал: раздумывая над тем немногим, что известно ему о судьбе этой девочки, он пришел к выводу, что история Марыси схожа с историей Татьяны Климушиной.
Судя по порядку цифр в номере, ее привезли в лагерь что-нибудь осенью 43-го года из Советского Союза — Марысе в то время могло быть около двух или же трех лет (как и Татьяне Климушиной). К тому же Марыся помнит, что в лагере с ней был брат. И что звали его как будто Олек. По звучанию это похоже на имя брата Татьяны, Анатолия, о котором пишет пани Климушина. В лагере его могли называть на польский лад: «Толек».
Но тут же и оговаривался: это только предположение. Возможно, это совсем не так — мало ли было в то время схожих судеб! Однако он посчитал своим долгом написать пани Климушиной об этой девочке.
О Марысе он сообщал следующее: она, как и многие дети из Освенцима, кого посчитали польскими, потому что дети часто не помнили ни имен своих, ни фамилий, ни откуда их привезли, а что касается языка, то все они говорили на смешанном лагерном жаргоне; так вот, Марыся, как и другие дети, воспитывалась в одном из домов ребенка. Затем она закончила техникум в Катовицах и работает на заводе экономистом.
Он писал, что знает Марысю хорошо, дружен с нею. Что Марыся часто бывает у него в Освенциме. Что она разумная, веселая, хорошая девушка.
Выросшая в детском доме, она тоскует по семье, по родным. Страстно желает их найти.
«Марыся есть очень хороший ребенок… — настойчиво повторял Войтецкий. — Только нужно ее понять и быть для нее сердечной. Нужно помнить обо всем, что она пережила».
Адреса Марыси он не сообщал. «…Думаю, она сама вам напишет». И правда, вслед за его письмом пришло письмо от Марыси.
Хоть письмо это было адресовано Климушиным, она не обращалась ни к кому из них лично: ни к Кате, ни к Анатолию.
«Кто я?! Полька, русская, белоруска?! — писала Марыся. — Не знаю, где и когда я родилась. Не знаю, какое мое настоящее имя. И фамилия. От детских лет немногое помню. Мне кажется, со мною был брат: Алек или же Олек. Я не помню его лица. Как и лица матери. Но не надо удивляться тому, что я так все забыла. В доме ребенка, где я росла, нас старались окружить атмосферой, в которой мы забыли бы свое прошлое. И отчасти это удавалось. Я не любила вспоминать о годах, которые принесли мне столько слез и терпения. И долгое время не интересовалась своей трагической прошлостыо.
Но вот я прочитала в газете письмо пани Климуши-ной и сравнила номер ее дочери со своим. Четыре цифры сходятся. Четыре из пяти. А пятая… Если бы она оказалась тройкой, а не пятеркой, то есть если бы мой номер читался: 77362, это значило бы, что я приехала с пани Климушиной и есть ее дочь.
Не буду скрывать, мне принесло бы это большую радость».
Несмотря на все оговорки Войтецкого, на сомнения самой Марыси, Катя не сомневалась в том, что Марыся — ее Татьянка. Она поверила в это сразу. И никто не смог бы ее разубедить в этом.
Не желая, однако, испытывать судьбу, она не признавалась в этой своей уверенности ни Марине, ни Зине Чивилевой, ни Оле Клименко, потерявшим, как и она, в Освенциме своих детей. Ни даже Анатолию.
Вечерами, собираясь у Кати, Зина и Оля вместе с нею перечитывали письма Войтецкого и Марыси. Обговаривали каждую строку. И то, что за этой строкою виделось.
Вспоминая своих детей, женщины плакали над словами Войтецкого о том, что Марыся страстно желает найти свою семью. И над словами самой Марыси о ее «трагической прошлости»…
Они сходились на том, что если даже в Марысином номере в самом деле выколота не тройка, а пятерка, то и в этом случае она «их дивчина», то есть приехала вместе с ними из Белоруссии, тем же транспортом, что и они. Потому что номера у женщин их транспорта были, во-первых, пятизначными и, во-вторых, начинались именно с двух семерок.
Сходились также на том, что если нет никакой возможности уточнить эту цифру на Марысином номере, то убедиться, Катина ли дочь Марыся, можно, лишь увидев ее. Следовательно, при всех обстоятельствах Марыся должна приехать в Оцк.
— Тут уж сердце тебе подскажет, — говорили Кате подруги, добавляя к этому, что если Марыся окажется не Катиной дочерью, если даже и не отыщется ее настоящая мать, то все равно не пожалеет Марыся о приезде. — Ты ей так и напиши…
Но этого Катя не стала писать Марысе.
Не уточняя меру родства, ничего не утверждая и не сомневаясь ни в чем, Катя посчитала это бестактным, она просто сообщила Марысе, что приглашает ее к себе в Оцк. Просила подтвердить возможность и сроки выезда. И выясняла лишь необходимые сведения, которые нужны были для того, чтобы оформить приглашение.
Марыся откликнулась очень быстро. Да! Приедет! Конечно, она приедет!
«Я буду могла выехать в начале января, — писала Марыся. — Раньше не смогу по работе».
До начала января оставалось около трех месяцев — огромный срок, так считала Катя. Ей казалось, она не доживет. Не дотерпит. Случится что-то такое, что помешает их встрече.
А в то же время… то, что Марыся собиралась приехать в январе, казалось Кате доброй приметой. 15 января родилась Татьянка — к этому дню Марыся должна быть в Оцке!
И Катя стала готовиться к приезду Марыси.
Она начала с квартиры. Пока они с Толей были вдвоем, плохо ли, хорошо ли, их устраивало жилье — комната пятнадцать квадратных метров, в новом доме с удобствами, в малонаселенной квартире.
Теперь Кате нужна была еще одна комната, пусть совсем небольшая, да отдельная. Для
