Стихи и эссе - Уистан Оден

СЛОВА[149]

Все возникает со сказанной фразой.Все абсолютно — все вещи, весь свет.Это говорящий сомнителен, а язык не солгал ни разу:Ибо средь слов слов для слов лжи просто нет.

Ее синтаксис быть очевидным обязан,Смертный не может нарушить запретВремена изменять, ублажая разум.Взять, например, аркадский злосчастный сюжет.

Так в сплетнях проводить ли нам досуг;Где факты истинны для нас, когда их смысл высок,Или стихами очаровывая слух?

Не наша ль речь случайная нам объясняет рок,Как танцем, древние, сходясь в волшебный круг,Как рьщарь, на скрещении дорог?

АРХЕОЛОГИЯ[150]

Лопата археологаУглубляется в жилища,давно оставленные,

извлекая свидетельствообраза жизни,вряд ли теперь возможный

и про который ему мало есть что сказать,поскольку слова подтвердить нечем.Счастливчик!

Знанием можно воспользоваться,но отгадывать загадки всегдазанимательней, чем познавать.

Известно наверняка, что Человек,то ли со страха, то ли любя,всегда хоронил своих мертвецов.

Что разрушило город —вулкана изверженье,разбушевавшаяся река

или человечья орда,жадная до славы и рабов —видно с первого взгляда

и мы уверены вполне,что, как только дворцы были возведены,их правители,

пусть даже пресыщенные женской ласкойи умиротворенные лестью,сразу начинали изнывать от скуки.

Но должна ли яма для зернаОзначать голодный год?А отсутстие монет

за какой-то период предполагаетглобальную катастрофy?Может быть. Может быть.

Фрески и статуидают намек на то,чему поклонялись наши Отцы,

но кто объяснит,отчего oни краснелиили пожимали плечами?

Поэты донесли до нас их мифы,но Те-то от кого их взяли?Вопрос неразрешимый.

А норманны, услышав грохот грома,ужель серьезно верили они,что это Тора молот?

Готов здесь я побиться об заклад,что люди мифом развлекались,словно сказкой

и подоплека их наивной верыв том, чтобы найти предлогдля ритуальных действий.

Tолько в обрядахможем мы отречься от чудачестви обрести утраченную цельность.

Не то чтоб всем подобным ритуаламдолжны мы равно доверять,иные омерзительны и вряд ли

одобрил бы Распятый,скажем, бойню,чтоб ублажить Его, затеянную нами.

Эпилог.

Из Археологии, по крайней мере,одну мораль извлечь нам предстоит.А именно, что все

Учебники безбожно лгут.То, что Историей они зовут,той, что негоже нам гордиться,

была сотворена такой, какая есть,преступником, живущим в нас извечно.И лишь Добро — вне времени и тела.

ПАМЯТИ ЗИГМУНДА ФРЕЙДА

(умер в Сентябре 1939 г.)[151]

Когда о многих нам скорбеть придется,Когда и горе стало достояньемЭпохи нынешней, отдав на поруганьеСознанья нашего и боли нашей слабость,

О ком нам говорить? Ведь каждый день, как дань,Средь нас навечно отбирает лучших,Добро творивших, знавших всю тщетуТрудов своих и все ж вносящих лепту.

Таким был этот врач. И в восемьдесят летЖелал о нашей жизни думать он, чей хаосУгрозами или же просто лестьюЗачатки будущего подчинить стремится.

Но в сем отказано ему: уже не видел онПоследнюю, привычную картину —Проблемы, ставшие у гроба, как родняСмущенная, не приняв нашей смерти.

Те самые стояли, в коих онБыл сведущ столь — неврозы, сновиденьяИ тени, ждущие войти в блестящий круг,Чтобы привлечь ученого вниманье,

Разочарованно рассеялись тотчас,Когда он удалился от трудов,Чтоб в землю лондонскую лечь —Еврей великий, умерший в изгнаньи.

Лишь Ненависть возликовaла, полагаяРасширить практику, да подлые ее клиенты,Кто исцелить себя надеются убийствомИ пеплом покрывaют сад цветущий.

Они еще живут, но в мире измененномТем, кто без ложных сожалений обернулсяИ в прошлое взглянул, все помня, будто старецИ откровенен был, подобно детям.

Он не был даже мудр, он просто предложил,Чтоб Прошлое читалось в НастоящемИ, как урок поэзии споткнетсяВ конце концов на строчке, где, однажды,

Возникли обвинения и, вдруг,Ты понимаешь, кем оно судимоИ как прекрасна жизнь была тогда,Как и ничтожна. Лучше бы смиренно,

Как с другом, с Будущим вступить в переговорыБез ложного набора сожалений,Без маски добродетели и безСмущения перед знакомым жестом.

Не удивительно, что древние культурыВ открытом им прорыве в подсознаньеПадение князей предугадалиИ крах их прибыльных упадка сил симптомов.

Что преуспей он — почему бы нет — общественная жизньИ вовсе станет невозможной; ГосударстваОбрушится огромный монолитИ мстители пред ним объединятся.

Его стращали Богом, но, как Данте,Он шел своим путем среди заблудших душВ тот смрадный ров, где те, кто был униженОтверженных ведут существованье.

Он объяснил нам Зло: что не деяньяДолжны быть наказуемы — безверье,Самоограничения капризыИ вожделение позорное тиранов.

И если нечто от диктаторских замашекИ строгости отеческой сквозилоВ его лице и оборотах речи,То это был лишь способ защитится

Того, кто жил среди врагов так долго,Кто ошибался и порою был абсурден.Теперь уже он даже и не личность —Для нас теперь он целый мир воззрений,

В котором жизни мы различные ведем:Подобен он погоде — чуть поможетИль воспрепятствует, но стало гордецуЧуть тяжелей гордится и тирана

Почти никто всерьез не принимает.В тени его спокойно мы растемИ он растет пока, уставший, в дажеИ самом дальнем, самом жалком графстве,

Вновь не почувствует в скелете измененье.И обездоленный ребенок в государствеСвоем игрушечном, где изгнана свобода,Как в улье, где и мед — лишь ужас и тревога,

В надежде уцелеть им будет успокоен.Они еще лежат в траве забвенья —Нами давно забытые предметы —Но, освещеные его отважным блеском,

Вернулись к нам и стали вновь бесценны —Те игры, что для взрослых неуместны,Те звуки, что и слышать неприличноИ рожи те, что корчим мы украдкой.

Но он желал для нас и более того,Чтоб две неравных наших половины,Разъединенные из лучших побуждений,Опять в Oдно навек объединились

И большей той из них — там, где гнездится разумОтдать права над меньшей, но лишь толькоДля диспутов бесплодных; передатьВсю красоту чувств материнских сыну.

Но более всего он помнить завещал,Что ночь достойна всяческих восторговНе потому, что нам внушает трепетНо потому, что ждет от нас любви.

Ибо ее прелестные созданьяНа нас печальные бросают взорыИ молят в Будущее взять с собой, тоскуя,Изгнаников, и это в нашей власти.

Чтоб и они могли возликовать,Служа, как он, на благо просвещенья,И претерпев, как все, кто ему служит;Как он стерпел наш выкрик вслед: — "Иуда!"

Смолк голос разума. Над дорогим усопшимСкорбит Страстей, им объясненных, братство,Печален Эрос — городов строитель,И плачет анархистка Афродита.

ПОД ЗНАКОМ СИРИУСА[152]