В команде Горбачева: взгляд изнутри - Вадим Медведев

В середине августа 1987 года у меня состоялся разговор с Горбачевым, который находился в это время на юге. Он спросил:

«Вадим, не изменилась ли твоя позиция в связи с тем, что мнения по вопросу о ценообразовании разделились и произошла их поляризация?»

«Нет, не изменилось и не изменится, ибо это сама судьба реформы. Без нее все разговоры о перестройке экономического механизма — пустопорожняя болтовня. Конечно, лучше было бы проводить реформу в 1987 году или в 1988, но отодвигать ее и с 1989 года — это безрассудство.»

Горбачев поручил мне посоветоваться с учеными и высказать обитую точку зрения. В дальнейшем у меня произошло несколько встреч со своими коллегами — экономистами, и я убедился: большинство из них пришло к выводу, что реформу ценообразования в ближайшее время проводить нельзя. Последний разговор состоялся 6 ноября с участием Абалкина, Петракова, Шаталина, Куликова и Ожерельева. По сути, я оказался в изоляции. В какой-то мере лишь Петраков занимал приемлемую позицию. Я без обиняков назвал такое мнение коллег отступничеством. Самый легкий путь: вместо того, чтобы пойти против сиюминутных общественных настроений, двигаться вперед, предлагают все затормозить и тем самым обречь реформу на неудачу: ведь дальше нас ничего хорошего не ожидает.

В итоге сложился своего рода консенсус между правительственными кругами, учеными, прессой и общественным мнением. Причем, позиция правительства была примерно такой: «Мы-то не против, но видите, какое настроение в стране».

Тут нужно было проявить огромную настойчивость, твердую волю, пойти против течения. Запас политической прочности, авторитета власти, доверия к ней, да и экономическая ситуация позволили еще в 1988 и даже в начале 1989 года начать болезненные, но необходимые экономические меры. К сожалению, этого сделано не было.

А затем обстановка стала быстро меняться. Нарастание экономических трудностей, дезорганизация потребительского рынка и денежного обращения из-за утраты контроля над денежными доходами населения, принятия под давлением популизма нереальных социальных программ и т. д. Всплеск политических страстей, начавшееся противоборство левой и правой оппозиций, падение авторитета Горбачева вообще поставили под вопрос осуществление радикальных экономических реформ.

С осени 1988 года я стал меньше заниматься экономическими делами в связи с переменами в моей деятельности, о которых я скажу ниже. Но, участвуя в работе Политбюро и Секретариата, с тревогой наблюдал, как быстро ухудшается экономическая ситуация и уходит время реформ. И не только наблюдал, но и высказывал свое мнение на этот счет, но оно каждый раз воспринималось правительством как вторжение в чужую епархию. По-видимому, и у меня сказывалось все-таки недостаточное понимание опасностей, нависших над экономикой, не были использованы полностью все возможности влияния на Горбачева. Я это говорю не в порядке оправдания, ибо оправдания нет и быть не может. Я, как член Политического руководства того времени, не могу снять с себя ответственность за то, к чему мы пришли в экономике, в других сферах жизни.

Уроки истории

Все это было потом, а на 1987 год выпало еще одно событие, оказавшее большое влияние на перестройку, формирование ее идеологии, понимание исторических корней и смысла осуществляемых преобразований. Таким событием явилось празднование 70-летия Октябрьской революции.

Дело, конечно, тут не в круглой дате и не в юбилейных торжествах, которые прошли несравненно более скромно и в этом смысле выпадают из обоймы юбилеев, с помпой отмечавшихся в 60-е и 70-е годы. Значение этого события определяется тем, что в связи с ним был поставлен по-новому ряд крупнейших проблем истории советского общества, сделан важный шаг в переоценке традиционных ценностей.

Собственно, эти проблемы стали вставать сразу же, как только мы начали разбираться в истоках застойной ситуации. Было ясно, что причины застоя лежат глубже, в особенностях социально-политической системы, сложившейся на протяжении ряда десятилетий.

По мере проникновения в суть этих проблем становилось все более очевидно, что в 50-60-е годы критический анализ основных этапов «социалистического строительства в стране» был дан односторонне, главным образом с точки зрения личностного фактора, культа личности Сталина. Да и к тому же он был прерван на полпути, а может быть даже и в его начале. Без возобновления этого процесса и доведения его до конца, без восстановления исторической правды нечего было и надеяться на успех перестройки. Честная, открытая политика в настоящем и будущем требует столь, же честной, объективной и реалистической оценки пройденного пути.

Нельзя было не учитывать и то, что демократизация и гласность создали совершенно новую идеологическую обстановку в стране. Произошел в хорошем смысле взрыв в духовной жизни, наступил конец «запретных» тем, касающихся как современной жизни, так и истории.

Подлинным откровением для общественности стали книги, десятилетиями пылившиеся в рукописях или лежавшие в «спецхранах». Среди них «Дети Арбата» Анатолия Рыбакова, «Белые одежды» Владимира Дудинцева, «Зубр» Даниила Гранина, «Новое назначение» Александра Бека, «Ночевала тучка золотая» Анатолия Приставкина, книги авторов русского зарубежья.

Ошеломляющее впечатление произвел фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Появились новые, яркие и острые спектакли. Ученые получили доступ к ранее запретным произведениям Бухарина и Троцкого, экономистов Кондратьева и Чаянова, философов Соловьева и Бердяева, нетрадиционных историков. Начался бурный процесс переосмысления исторических событий и личностей средствами публицистики, литературы и искусства. В своей основе он носил здоровый творческий характер, но, естественно, не обходился без субъективных увлечений, односторонности, перехлестов, а порой и прямого искажения исторических событий. Одна полуправда нередко подменялась другой.

Надо было активно включиться в этот процесс, чтобы не утратить влияние на него, выработать свои критерии и ориентиры.

Откровенно говоря, весной 1987 года, когда в наших внутренних дискуссиях возник этот вопрос, я высказался против массированного перенесения огня с брежневского периода на 20-50-е годы и как раз не по принципиальным мотивам, а по мотивам своевременности. Я говорил Горбачеву, что еще мало сделано реального в обновлении страны, решении назревших проблем, чтобы можно было на это опереться в критическом осмыслении пройденного пути. В перенесении огня с брежневского застойного периода на предшествовавшие этапы в немалой степени заинтересована определенная журналистская братия, повязанная активным прославлением успехов брежневского правления.