КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Константин Преображенский

Потому сегодня и сидели мы, несколько молодых сотрудников разведки, на скамейке недалеко от входа в отделение милиции, устало понурив головы. Завершался еще один день, бессмысленно проведенный здесь, в вокзальной суете, а ведь мы, кабинетные офицеры, не привыкли к такой физической нагрузке Мы ждали, когда приведут баптиста, чтобы зайти в милицию следом и во время обыска баула просто стоять в дверях, изображая то ли понятых, то ли просто устрашающе воздействуя на баптиста. Но, забывшись в тягостной полудреме, мы не заметили, как мимо нас прошествовало несколько мужчин. И только когда за ними захлопнулась милицейская дверь, испуганно переглянулись и быстро вскочили на ноги…

На столе уже стоял разворошенный баул, а сам баптист сидел рядом, настороженно улыбаясь.

Это был тридцатилетний деревенский мужик, нарочито безобразно и бедно одетый: маленькое, не по росту пальтецо и поношенная ушанка, грубые, несуразные башмаки. И только живые, проницательные глаза на загорелом лице с дубленой кожей выдавали в нем человека отнюдь не простого.

Майор из вокзального отделения КГБ нехотя перебирал содержимое баула. Из-за всегдашней в КГБ суматохи и спешки, обусловленной написанием огромного количества бумаг, он не успел надеть милицейскую форму, хотя если бы даже сделал это, то баптиста все равно не смог бы обмануть. Сознавая это, майор тяжело вздыхал и сконфуженно хмурил брови.

— Так что же ты, в Бога веришь?! — наконец спросил он с досадой.

— А как же иначе? Надо верить, надо! — убежденно отвечал баптист, заговорщицки подмигивая нам, стоявшим поодаль. По-видимому, он вполне освоился с ситуацией и чувствовал себя вполне комфортно; впрочем, для этого ему, кажется, требовалось совсем немного. Его, кажется, ничуть не смущал хмурый вид присутствующих. Доброжелательно улыбаясь, он принялся нас разглядывать, пытаясь обнаружить некое слабое звено, за которое можно ухватиться, и, конечно, обнаружил его во мне! Едва заглянув мне в глаза, он сразу понял, что я тоже верю в Бога, причем тщательнейшим образом скрываю это от товарищей. Мы обменялись короткими, молниеносными, жгучими взглядами! И ни один мускул не дрогнул при этом на лице баптиста.

— Но ведь Бога нет, как ты не понимаешь! — в сердцах произнес чекист, закрывая баул.

— А кто же в таком случае создал Землю? — живо парировал баптист, словно ждал этого вопроса.

— Да никто ее не создавал! Она сама появилась! — с горечью отвечал контрразведчик, недовольный тем, что приходится тратить время на эту глупую беседу, когда его ждет множество гораздо более важных и неотложных дел.

— Ой ли? — возразил баптист и вдруг заговорил стихами, которые повергли нас в изумление:

В сундуке моем лежалаГруда старого металла…

Все затаив дыхание мрачно взирали на этого странного человека, включая вокзального чекиста.

А баптист, воодушевленный нашим вниманием, скороговоркой бубнил свое стихотворение, опасаясь, что его того и гляди прервут.

В стихотворении, написанном очень просто и потому легком для запоминания, говорилось о необычном философском споре двух деревенских жителей, неторопливо прогуливающихся после трудового дня вдоль околицы.

Один из них, исповедующий материализм, утверждает, что все живое на Земле появилось само собой. В ответ на это приятель, видимо тоже тайный баптист, как и сам рассказчик, хитро прищурившись, излагает притчу о том, что в сундуке у него будто бы лежала груда старого металла, все больше и больше покрываясь ржавчиной. И вдруг в металле началось какое-то движение. Через некоторое время появились какие-то стрелочки, стали вращаться — и вот на тебе: родились часы!

Сказку эту ты расскажешьДома малому дитяти! —

стихами же отвечал сосед, недоверчиво махая рукой…

Баптист уже набрал воздуха в легкие, готовясь прочитать очередную строфу, как вдруг вокзальный майор решительно прервал его:

— Ладно, хватит выступать! Ты мне лучше вот что скажи: в армии служил?..

— А как же! В воздушно-десантных войсках! Исполнял свой долг перед родиной. Служил, конечно служил…

Тут все мы уже по-новому взглянули на него и углядели скрытые под пальтецом могучие плечи.

— Ого! — многозначительно произнес майор. — А ведь баптисты с парашютом не прыгают! И из автомата не стреляют! Выходит, ты и в самом деле подпольщик. А это, между прочим, грозит уголовной ответственностью…

Баптист с улыбкой развел руками, словно бы шутливо признавая свой промах, хотя его положение становилось отнюдь не безопасным. При желании его теперь можно было упечь в лагеря лет на двенадцать. И тем не менее именно он глядел на нас с доброжелательным сочувствием, и в беспрестанных легких поворотах его бычьей шеи ощущалась внутренняя свобода. По лицу проповедника, впрочем, пробегала чуть заметная тень, когда он пытался сообразить, случаен ли его нынешний арест или это часть начинающейся мощной кампании; выставлялась ли за ним до этого слежка и смогла ли она выявить адреса тайных единоверцев, которых он посещал в Москве; удастся ли теперь подать тайный сигнал тревоги или, может быть, дела еще не так плохи?.. И, несмотря на все это, он продолжал добродушно улыбаться.

«Именно так и должен вести себя советский разведчик!» — подумал я. Чувство неясной тревоги подсказывало, что нечто подобное может произойти и со мной.

Так и случилось, когда через несколько лет в Японии меня поймала местная контрразведка и, так же притащив в полицейский участок, вела очень похожую беседу…

Сейчас же мне было стыдно участвовать в этом антирелигиозном спектакле.

Да, баптисты не признают исповеди, отпущения грехов, священства и иных таинств Церкви, за что их и называют протестантами. А ведь на каждой литургии, совершающейся в память тайной вечери Иисуса Христа, православные христиане благоговейно вкушают тело и кровь Христову, в которые таинственным образом превращаются хлеб и вино, в знак избавления от грехов и в залог жизни вечной. Искренне жаль, что баптисты отвергают это, и даже Ветхий Завет, хотя в нем и содержатся пророчества прихода Мессии, неразрывно связующие его с Новым Заветом. Не почитают они и икон.

Честно говоря, было бы лучше, если бы этих баптистов вообще не существовало на свете, как и всяких других сект, раздирающих на куски некогда единое тело Церкви.

И все же сейчас именно баптист был здесь единственным моим братом во Христе, в то время как все остальные в этой комнате — людьми случайными и глубоко чуждыми мне по духу.

Однако я не мог не только помочь своему брату, но даже послать дружеский жест, который был бы тут же замечен моими коллегами…

А ведь и я вполне мог бы оказаться на его месте! Но Боже, как я не хотел подвергнуться гонениям в нашей стране, где, даже желая услужить, тебя унижают и причиняют боль. Где даже уборщица в роскошном генеральском санатории орет на вас так же грозно, как и на своего пьяницу-мужа. Где шофер персональной машины опаздывает на два часа и, не испытывая ни малейших угрызений совести, сообщает, что он ездил обедать. Где врачи даже в спец-поликлинике, для начальства, разговаривают таким дерзким тоном, что у пациента подскакивает давление. Где даже в Центральном госпитале КГБ пьяной медсестре, берущей анализ крови, ничего не стоит проткнуть вену насквозь, а главный врач, ничтоже сумняшеся, лишь воскликнет при этом: «Но ведь это же Машка! Чего еще от нее можно ожидать?!.» Где, наконец, даже в особняке Горбачева на голову его дочери упал небрежно приколоченный карниз с портьерой, едва не прибив ее.

Если уж у нас таким образом угождают, то легко можно себе представить мучения, которые приходится претерпевать тем, кого специально стараются ущемить.

Самым неожиданным образом столкнулись с этим американцы в 1983 году, когда наш истребитель сбил пассажирский «боинг», принадлежавший южно-корейской авиакомпании. Скандал тогда грянул на весь мир, а отголоски его слышны и поныне.

Не зная, чем досадить советскому руководству за его негуманный шаг, американские власти приняли тогда довольно нелепое решение, явно бьющее мимо цели: бойкотировать рейсы «Аэрофлота» и не принимать к расчетам его авиабилеты. Жертвой этой политики стали в основном советские чиновники, поскольку именно они были основными пассажирами международных линий «Аэрофлота», являвшегося, конечно, никакой не государственной авиакомпанией, как он официально себя именовал, а типичным советским министерством с многочисленными парткомами и офицерами КГБ в каждом отделе. Сильные позиции занимала в нем и военная разведка ГРУ.

Этот дискриминационный жест американцев никак не затронул интересы высших советских руководителей, при желании они куда угодно улетели бы на своих самолетах. Что же касается экономического ущерба, на который рассчитывали американцы, то и здесь они просчитались: ведь всем здравомыслящим людям ясно, что экономика сама по себе не играет в нашем государстве никакой роли, а важен один лишь политический эффект. Даже если у нас и возникнет финансовая брешь, то мы прикроем ее мощной пропагандистской кампанией, сопровождаемой тайной продажей золота, которое особо доверенные летчики из правительственного авиаотряда всегда в таких случаях отвозят на Запад целыми самолетами.