Машины морали, Машины любви (СИ) - "DanteInanis"

Позже он принялся рисовать странные закорючки по всей квартире, пока однажды в гости не пришёл человек, который узнал в рисунках фракталы, чем предзнаменовал появление Чандра-математика. Впрочем, Микеле-математик никак не входил в планы родителей. Похоже, что он не входил в планы большинства людей на планете. Очень скоро судьба предоставит ему возможность с этим столкнуться полностью.

*

На завтрак Микеле разучивал вторую часть шестнадцатой сонаты Моцарта Andante, которую сам композитор назвал Sonata semplice (лёгкая соната), что никак не умаляло её красоты. Воздушная словно сладкая вата и отскакивающая как попкорн в микроволновке музыка звучала на кухне. И вот в тот самый момент, когда мелодия вдруг перешла из мажора в минор, чтобы запеть жалостливым голосом, на кухню зашёл отец. Он неприятно посмотрел на Микеле и вышел из кухни ничего не сказав. Вместе с минорной модуляцией Микеле почувствовал волнение и даже возвращение в мажор не могло унять беспокойство. Он закрыл пюпитр и побежал в комнату к родителям. Отец стоял, мать сидела. Оба были максимально напряжены.

Через несколько дней в их дом приехали дяди с ящиками, и в тот же вечер Микеле увидел своих родителей и других людей в телевизоре. Они звучали как испорченная седьмая симфония Шестаковича, переполненные диссонансами, контрпартиями и шумами. Каждый играл свою мелодию, но вместе звуки собирались в какофонию.

О чём же они говорили? Единственное, что запомнил Микеле, это слова о том, что они желают добра ребёнку. А ребёнок это он. Значит они желали добра ему? На тот момент Микеле уже был в возрасте, когда понимаешь такие штуки. Если люди желают кому-то добра — значит они молодцы. Но он никак не мог понять, отчего ему так плохо от ихнего добра.

Родители в свою очередь говорили тоже самое: «Мы желаем тебе добра» и водили его в странный зал, похожий на зал филармонии, в котором не было музыкальных инструментов, а посредине сидел странный дядечка и что-то говорил «именем закона». Дядечка так же убеждал Микеле, что желает ему добра. Но Микеле не мог понять почему ему так плохо от всего этого добра, хотя слово «добро» вроде как слово хорошее.

*

В результате непонятных для Микеле действий он потерял дом и родителей уже в шесть лет. И это в отсутствие каких-либо причин природного характера как-то: авария, ураган, болезнь. Любому этого бы хватило для ненависти к человечеству, поэтому Чандра можно было понять. Люди, желающие ему добра, внушали страх куда больший, чем сам Клод Дебюсси.

Пока власти должны были найти новых родителей для мальчика, Микеле определили в небольшой приют святого Винсента, объединённый с домом престарелых. Микеле тем временем ударился в антисоциальное поведение. Он почти ни с кем не говорил, вместо этого находил нелюдимую комнату, закоулок или угол во дворе и рисовал заумные фракталы.

Однажды перед дождём мальчик увидел чёрную надвигающуюся живую тучу, похожую на морскую волну. Туча внезапно растворилась в небе, чтобы снова сжаться в плотное полотно. В воображении Микеле зазвучала мелодия «Снег танцует». Он услышал её в исполнении ксилофонов, к которым погодя присоединились валторны вместе с кармическими басами, от чего воздушное произведение Дебюсси обрело медный окрас пропасти и перцовый запах озона. Словно слушая одну с маэстро мелодию, стая скворцов танцевала из стороны в сторону. Микеле поднял голову к небу и побежал навстречу птицам, неспособный оторваться ни на секунду от картины, которая внушала ему смысл всей его жизни.

Его нашли в поле недалеко от пансиона. Он стоял перед чернеющим лесом запрокинув голову к небесам. Когда тётенька в очках с модной оправой спросила его, что он там делал, он ответил: «Пытаюсь стать птицей». Тётенька спросила, зачем, и Микеле ответил: «Потому что быть как люди — это ошибка».

*

— И вы ещё удивляетесь, что его никто не берёт? — сказал полный мужчина с масляным пятном на рубашке, — он же стрёмный, — и глазами показал на мальчика в углу бара.

В это время Дона отлепётывала зачётный пиано-перфоманс с буги-вуги. Она и слышать не желала, кто там чего говорил, просто балдела от звука, размахивала своей головой с такой силой, что закрученные завитушки прыгали в такт вместе с объёмными грудями словно метроном. Раз-и-два-и-три-и-четыре-и! Мистер «Кик-И», появившийся невесть откуда, подыгрывал ей на электрогитаре.

— Кто это стрёмный? — спросил мистер «Кик-И».

— Да вот тот пацан, видите? Опять пришёл сюда из приюта. Сейчас Дженкинс нагрянет.

— Дженкинс?! — с удивлением спросил: «Кик-И». — Он, наверное, страшный?

— Как моя Сара после попойки.

— Что ты несёшь, косой, Сара никогда не пила, — крикнула Дона.

— А я и не говорил, что она! — возмутился мужчина с масляным пятном, тыкая большим пальцем себе в грудь.

Мистер «Кик-И» подозвал парня жестом.

— Эй, бэби, как дела?

Микеле не ответил и насупился.

— О, да у тебя депрессия.

Микеле посмотрел на мистера «Кик-И» из-под лба:

— Это тётенька в очках так говорит.

«Кик-И» был доволен собой, что смог разговорить ребёнка, и не хотел терять кратковременный успех операции.

— Это правда, бэби? — спросил он для поддержания светской беседы.

— Вы четвёртым пальцем не дожимаете баc, — ответил недовольный Микеле.

— Бэби, ты это услышал? — удивился мистер «Кик-И».

Микеле сделал вид, что ему задали оскорбительный вопрос.

— Так это производственная травма, мальчик, — крикнула Дона.

— Ох, бэби! — сказал мистер «Кик-И». — Она лжёт с целью спасти грешную душу, а на самом деле мои руки выросли из заднего места.

Микеле удивился.

— Правда?

— Зуб даю! — засмеялся мистер «Кик-И».

— Вам сделали такую сложную операцию, — искренне посочувствовал мальчик, — это был очень талантливый хирург.

Бар неожиданно затих. Дона не сразу сообразила, что слова были напрочь лишены иронии. Её глаза налились слезами безумного смеха, и она прыснула, заражая гоготом окружающих.

— Я же говорил, он стрёмный, — шёпотом повторил мужчина с пятном.

— Заткнись, жирдяй! — заступился мистер «Кик-И». Он подозвал жестом мальчика и спросил его, нравится ли ему музыка. Микеле одобрительно кивнул и сказал, что может «слабать» «jingle bells». Мистер «Кик-И» одобрительно выставил палец вверх и пригласил Микеле продемонстрировать.

Микеле с раннего детства привык выступать на публике и на самом деле уже порядочно изголодался по признанию и вниманию. С хитрым видом он подошёл к инструменту и нажал пару клавиш. Бар не обратил внимания. Тогда он выпилил сложное арпеджио вместе с хроматической гаммой. Кто сказал, что дети не умеют манипулировать? Бар умолк.

И Микеле попытался на слух подобрать по памяти «Лунный свет» любимого Дебюсси. Он интуитивно упростил партию левой руки, достаточно, чтобы передать основной мотив. Посмотрел на кислое лицо Донны, потом на скучное лицо мистера «Кик-И» и понял, что этим публику не завоюешь. Микеле взял паузу, подумал и во всю силу ударил буги-вуги, который только что исполняла Дона.

— Чёртовый малолетка! — крикнула от неожиданности она.

В этот момент появился мистер Дженкинс. Он открыл левой рукой дверь в бар и сразу увидел наглого сорванца. Микеле выплясывал буги-вуги на клавишах, и мистеру Дженкинсу показалось, что ребёнок пьян. Он прикрыл от стыда лицо и принялся пролезать сквозь ликующую публику.

Его остановил гриф стратокастера.

— Вам что-то угодно, сэр? — спросил мистер «Кик-И», тыча чиновнику в грудь.

Мистер Дженкинс посмотрел на новое лицо и промямлил:

— Сотрудник_приюта_для_детей, — его слюни словно склеивали слова вместе.

— Ах, это вы мистер Дранкинс! — догадался «Кик-И». — Оставьте пацана в покое! Разве не ясно, насколько херов этот ваш приют, как, впрочем, и дикция, если ребёнок сбегает в такую дыру!

— У_этого_ребёнка_аутизм! — начал выходить из себя мистер Дженкинс, из-за чего слова стали слипаться ещё сильнее.