Архив - Илья Штемлер

– Понимаешь, мне попался архив помещика Сухорукова. Он увлекался просветительством среди крестьян… Ну… Словом, пока рано о чем-то говорить. Но у Сухорукова есть мысли полезные для твоей диссертации, – промямлил Гальперин. – Мы еще к этому вернемся… Я даже написал тебе об этом письмо, но не отправил. Решил проверить кое-какие факты.

– Жаль. Получить от тебя письмо – вот настоящий сюрприз. А то я, как дура, бегаю на почту, спрашиваю. В окошке «до востребования» меня уже знают… Проказник ты, Илюша.

Обращение на ты, произнесенное молодым женским голосом, вносило смятение и восторг в душу Гальперина. Казалось, он сбрасывал десятки лет и вновь становился Ильей Гальпериным, которого весь университет знал как закопёрщика самых задиристых студенческих забав, – правда, студенческая жизнь Гальперина расстроилась из-за войны. Но все равно, когда он, отвоевав, с осколком в легком и с двумя орденами Славы появился в университете, на пятом курсе, ореол заводилы вернулся к нему. Это потом, на крутых виражах жизни, он растерял блеск и остроумие. Но и то, что сохранилось, выделяло Гальперина из окружения. А это было не так просто, особенно на кафедре истории Университета, где Гальперин проработал лет двадцать, прежде чем перешел в архив. Почему он ушел из Университета? Были причины. И чисто профессиональные, и те, о которых неловко вспоминать, – слишком живучи оказались последствия борьбы с безродными космополитами, корни были брошены в благодатную почву.

Но это особая тема, о которой Гальперин старался серьезно не размышлять, пустое дело. Унес ноги подобру-поздорову – и ладно, благодари судьбу. Вообще с годами Гальперин пришел к заключению, что судьбу есть за что благодарить. Не так уж она и слепа. Искренне он это утверждал или нет, трудно понять.

Гальперин слышал стук предметов, что доносился из буфета, мысленно заклиная Ксению уйти куда-нибудь на время. «Молю тебя, уйди ненадолго. Пока здесь Аркадий. Тебя не было месяц. Могут скопиться неотложные дела… А если сказать ей откровенно? Обидится?»

Ему не хотелось обижать Ксению. В отношениях, что сложились между ними…

Впрочем, если с самого начала… Это случилось два года назад, весной восьмидесятого. В каталоге у Брусницына молодая женщина занималась фондами Министерства просвещения. Ее интересовали материалы по обучению умственно отсталых детей. Основные дела хранились в Ленинграде, в Главном историческом архиве, а здесь, у них, находились документы по Домам призрения некоторых уездов средней полосы России.

Гальперин, еще работая в Институте истории, занимался фондами Министерства просвещения. И знал их довольно хорошо, как и многие другие фонды. Жизнь заставила… В те далекие годы, обремененный семьей, он, грешный человек, нашел для себя источник пополнения весьма скудного своего бюджета – написание диссертаций по заказу. Не только кандидатских, но и докторских. Делал он это превосходно и в сжатые сроки. Близкие люди укоряли Илью Борисовича, дескать, нехорошо, безнравственно. Он отшучивался, да, нехорошо, но платят хорошо. Особенно соискатели из жарких хлопковых республик. И пусть будет совестно им, большим и малым начальникам, что считали ученую степень особой отметиной своих жизненных успехов. Платили охотно, не торгуясь, кто деньгами, кто путевками в санаторий, кто регулярной поставкой отменных продуктов в течение всего времени «исследования», кстати, такая форма оплаты несколько тормозила написание диссертации… Гальперин сочинял диссертации весело, не напрягаясь, подобно хохмам к эстрадным номерам, которые он выдавал в былые студенческие годы. Но всякий раз известие о благополучной защите суррогатных диссертаций повергало его в изумление. «Ну и отрезочек истории нам достался!» – повторял он свою любимую присказку и крутил крупной головой, увенчанной обильной иссиня-черной шевелюрой… С годами шевелюра так поредела, что никакая фантазия не могла предположить ее былого величия, но слава поденщика-диссертанта за ним сохранилась, несмотря на то, что он отошел от этого сомнительного вида заработка. Добровольно, не доводя дело до судебного разбирательства. То ли совесть проснулась, то ли надоело устраивать благополучное существование номенклатурным бездельникам. А скорее всего, работа в архиве поглотила его творческую натуру без остатка. К тому времени он жил один. Жена ушла, прихватив сына. Спустя несколько лет она умерла, однако сын так и остался жить у ее родителей, людей состоятельных, самозабвенно любящих внука. Гальперин не упрямился, он понимал, что Аркадию с ними гораздо лучше. Да и новая супруга не очень желала возвращения Аркадия к отцу. Со второй женой Гальперин прожил недолго. И расстались без взаимного сожаления. В третий раз Гальперин жениться воздерживался, хотя и было искушение. Холостяцкая жизнь уже захватила Гальперина. Как показывает опыт, холостяцкая жизнь овладевает мужчиной крепче любой женщины. Упоение свободой в прекрасные годы мудрости настолько сильно и эгоистично, что напрочь отметает мысли о грядущей старости и беспомощном одиночестве. Так поверхность моря обманывает глаза, скрывая усталое и неподвижное дно.

И тут появляется молодая привлекательная женщина. С каким-то вкрадчивым именем Ксения… Ксюша… Киса… Женщина обращается к пожившему уже на свете мужчине, полузабытому близкими людьми, и мягким голосом, точно объезжая возникающие на пути кочки и рытвины, говорит, доверчиво распахнув карие глаза.

– Извините, бога ради, за дерзость, Илья Борисович… я пишу диссертацию… и мне присоветовали поговорить с вами.

– Кто же вам… присоветовал? – перебил Гальперин.

– Добрые люди, – ответила женщина. – Они сказали, что вы за свою жизнь написали столько диссертаций, что хватит на всю Академию наук.

– На всю Академию, не уверен, на какое-нибудь средней руки отделение хватит, – согласился Гальперин.

И он действительно подобрал Ксении интересный материал по Домам призрения. Однако сам не составил и фразы… Ксения ходила к нему домой на консультации. Она оказалась сноровистой кулинаркой. Из тех худосочных продуктов, которые затерялись в доме отпетого холостяка, она за полчаса сварганивала такую еду, что у бедняги Гальперина захватывало дух. А однажды, после очередного приезда из Уфы, где Ксения работала на кафедре дефектологии Педагогического института, она объявила, что в общежитие не вернется, там холодно, а она не выносит холода. Гальперин предложил ей временный приют, вторая комната в квартире пустовала. Надо лишь разобраться с книгами, что сложены там повсюду, и заштопать раскладушку. Ксения ответила, что ей не тесно будет и в этой комнате, где стоит прекрасная кровать, широкая, как волейбольная площадка… Гальперин, опешив, воскликнул, что это будет самая трудная диссертация, которую надо защищать из последних сил.

– При единственном оппоненте, – в тон ответила Ксения.

И они долго хохотали, радовались шутке. А в том, что это была всего лишь шутка, они тогда не сомневались.

– Ксеня… Ксю-ша, – Гальперин положил газету на колени и скрестил на груди руки. – Сегодня собирался нагрянуть Аркадий.

– Ну и что? – Ксения продолжала выметать из буфета месячную пыль.

– Мне бы не хотелось… Ну, как-нибудь потом, ладно? Извини, пожалуйста, но я был бы спокоен.

– Что же ты мне раньше не сказал? – произнесла Ксения без всякого раздражения. – Я затеяла уборку, теперь прерывать… Придет мальчик, и такой раскардаш.

– Мальчик, – улыбнулся Гальперин. – Он старше тебя на два года.

– Тем более неудобно. Подумает, такая грязнуля…

Гальперин хотел сказать, что Аркадий не знает о существовании Ксении. Он смотрел на Ксению прозрачно-голубыми глазами, и в неярком освещении комнаты они казались синими. Ксения протянула руку, откинула упавшую на его лоб редкую сивую прядь и, наклонившись, неуклюже, поцеловала куда-то в висок. Гальперин благодарно пошлепал ладонью ее руку, подавляя вспыхнувшее вдруг влечение к этому сильному и такому знакомому телу.

– Он может прийти с минуты на минуту, – вяло произнес он, увещевая самого себя.

Ксения направилась в «свою» комнату.

– Слушай, а почему Аркадий не женится? Сорок лет, и не был женат, – бросила она на ходу.

– Нравится ему так, – ответил вслед Гальперин. – Вначале перебирал, а потом привык. Отбоя нет от надомниц, его устраивает.

– Надомниц. Вроде меня? – из глубины комнаты раздался смех. – Зачем он к тебе придет? Соскучился?

– Он собрался уехать, Ксюша.

– Далеко?

– Далеко. Из страны. Эмигрировать.

Копошение в комнате прервалось. Что-то упало с резким коротким стуком… В проеме двери возникло тревожное Ксенино лицо. Она склонила голову, рассматривая Гальперина, словно странный внезапно увиденный предмет.

– А как же ты? У тебя ведь будут неприятности.