Инфант (сборник) - Иван Евсеенко

Зачем же я вспомнил его!? А затем, что по моему разумению в каждом индивидууме, невзирая на приобретенную с годами злобливость характера, всегда можно отыскать нечто доброе и праведное, которое в итоге и явится единственным оправданием его длительного пребывания на этой земле.

На том памятном занятии мы углубленно «проходили» противогаз. Уныло измеряли окружности собственных черепов, записывая данные в свои тетради, неумело примеряли аппарат на манекен и на себя. Тертерян был как обычно дотошен и зол, называл нас инфузориями-туфельками, чьи тупые головы не в состоянии протиснуться в самый совершенный прибор в мире.

– Вы все, как мухи пэрэдохните при пэрвой же газовой атаке, а она, при тэперешнем политическом раскладе, скажу я вам, не за горами! Это вам не в дуду дудэть! – грозил Тертерян желтым, как гончарная глина пальцем.

Затянутые в трясину уныния сидели мы, уткнув вспотевшие носы в учебные столы. И хотя нам было откровенно плевать на тесный противогаз и многочисленные премудрости гражданской обороны, где-то на самом дне мозга, как в переполненной мусорной урне, не затушенным бычком дымился стыд.

Тертерян почувствовал это и чуть смягчившись, начал, пожалуй, единственный в своей педагогической деятельности душевный и даже надрывный рассказ.

– В военной службе, к которой вы, как будущие защитники Отечества, должны быть готовы и днем, и ночью, может случится всякое… И это всякое – не всегда шоколадно! Вот я… в сорок третьем году, будучи курсантом лётного училища, по долгу службы стал свидетелем одного не стандартного случая. Перед тем как отправить нас – молодых и горячих на передовую, куда мы все как один рвались, следовало каждому спрыгнуть с парашютом. Таковы были правила. Нас довольно долго инструктировали, наставляли. Десятки раз тренировали правильно складывать парашют и так далее… Что и говорить, инструктора на совесть, переживали за нас. И вот, скажу я вам, время пришло! Солнечный январский день, полигон, самолеты… Прыгать приказали группами. В каждой группе по десять человек. Прыгнули почти все. Осталась последняя десятка. Стоим, курим, смотрим в небо. Наши товарищи прыгают… Парашюты, как бумажные хлопушки, раскрываются, курсанты приземляются живые и невредимые. Но один, последний или предпоследний, не помню, падает камнем, кричит, да так, что на земле слышно, матерится, а парашют мертвяком. Нас частенько предупреждали, что раз на раз не приходится и иногда подобное возможно, в основном из-за неправильно сложенного парашюта. Мы так и подумали. Ну а там, что? Смотрели на то, как он падал, в тайне уповая на чудо. Верили, что вот-вот раскроется… Но чуда не произошло. Упал, разбился, в лепешку… Подходим к бедолаге, смотрим… Лямка парашютного рюкзака оторвана на хрен! А она, скажу я вам, не лыком шитая… Ее ножом-то черта с два разрежешь. Эта ж, какая сила в парне от страха проснулась! Оказалось, дергал бедняга не кольцо парашюта, а лямку рюкзака… Хороший был парень, всё повоевать мечтал. Все мечтали… Не успел… Такие, вот, пироги. Ладно, сегодня раньше вас отпущу. Марш отсюда…

Обезумевшей толпой варваров вырвались мы из-за столов и нетерпеливо ринулись к выходу. Но, пробегая мимо Тертеряна, заметил каждый на его желтоватом, гладко выбритом лице слёзы. Их нельзя было не заметить. Они текли, будто не из глаз – больших и черных, а проступали из самого лица, омывали его, делая на короткие мгновения молодым. Видимо, какая-то непреодолимая жгучая обида накрыла его в те минуты – детская, мальчишечья. Он, словно в гипнотическом забытьи стоял у классной доски, смотрел сквозь расшторенное окно класса в даль и, казалось, чего-то не мог себе простить…

И заметил я, что после этого урока, ушли в не бытие смешки, ухмылки моих сокурсников. И хотя Тертерян, так и не превратился для студенческой братии в любимого педагога, отношение к нему изменилось в лучшую сторону. И не то чтобы история до глубины души потрясла нас. Нет. Юношеский скепсис не позволил тогда до конца проникнуться рассказанным. Произошло другое… Мы как будто ясно увидели Тертеряна молодым, таким, какими являлись на тот момент сами. Случилось, без преувеличения, молчаливое единение душ. Годы, разделявшие нас с Тертеряном в одно мгновение перестали иметь значение. Стало вдруг понятно, что человек на протяжении всей своей жизни остается тем, до чего сумел дорасти в ранней юности или даже в детстве, а приобретенная со временем серьёзность и взрослость, потребовались ему лишь для того, чтобы как панцирем оборонить нежную, незащищенную душу.

Мы как будто стыдимся собственной неприкрытой наивности и искренности, считая проявление простых человеческих чувств, недопустимой слабостью. Но это ли делает нас людьми?

Примечания

1

Мардашёв Сергей Руфович (1906—1974), биохимик, академик (1957) и вице-президент (1963) АМН СССР, Герой Социалистического Труда (1964). Ученик Збарского Б. И. (сов. биохимик, действит. чл. Академии мед. наук СССР (с 1944).), занимавшегося бальзамированием В. И. Ленина.