Святая сестра - Марк Лоуренс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одна из остальных. спотыкаясь, последовала за ней.
— Тише, — прошипела Нона, не оборачиваясь. — Настоятельница Колесо, возможно, все еще прячется внизу.
Нона добралась до нижней ступеньки, не обнаружив больше никаких намеков на вход. Настоятельница, казалось, решила не дожидаться Кастрюлю и вышла из башни. Нона вздохнула и повернулась, чтобы снова подняться по ступенькам. Что-то привлекло ее внимание. Среди других висел новый портрет. Как раз справа от двери, через которую, должно быть, вышла настоятельница. Она подошла к картине, удивляясь, что никогда не видела ее раньше. Казалось невозможным, что она раньше не замечала его — она бывала в башне почти каждый день в течение большей части десятилетия. Возможно Сестра Сковородка повесила его совсем недавно. В этой женщине было что-то знакомое, лицо бледное и острое, но дружелюбное, высокие скулы, голубые глаза. Ее светлые волосы завивались близко к черепу, но клочок за клочком тянулись в воздухе, создавая слабую дымку нитей, которые заполняли пространство вокруг нее.
Нона склонила голову набок. На вид монахине было не меньше тридцати. И все же…
— Гесса? — Глаза Ноны наполнились слезами. — Как... — Она наклонила голову, вытирая лицо. Гесса умерла еще ребенком, и с тех пор Нона каждый день скучала по подруге. Ее смерть от руки Йишт преподала Ноне много горьких уроков, которые стояли как вехи на пути от девочке к женщине. Не последним из этих уроков была ее собственная склонность ошибаться. Сколько ее подруг умерло из-за того, что она не сделала все необходимое для их спасения? Как часто собственные ошибки сбивали ее с толку? Ее гордость, ее гнев… Потеря Гессы научила ее, что месть — пустая ложь, своеобразное тщеславие для того, чтобы отвлечься, зависимость, которая не предлагает тебе никакого лечения.
— Я скучаю по тебе. — Но, когда она снова подняла глаза, мир качнулся, новый слой льда сломался, и, каким-то образом, комната стала другой, и она стояла на коленях возле кровати.
— Нона? — Настоятельница Стекло лежала в постели с посеревшим лицом, она потеряла свое уютное округленное тело, на костях осталась только кожа. — Не плачь, дитя.
Нона вскинула голову, дико озираясь. Спальня настоятельницы в большом доме. Здесь она и умерла. Вот так она и умерла. Забранная болезнью, которая съела ее изнутри и на которую не смогли подействовать ни таблетки Сестры Роза, ни микстуры Сестры Яблоко.
— Я не понимаю...
— Значение переоценивается, Нона. — На мгновение настоятельницу сотряс приступ кашля, в глубине ее груди заклокотало. Она сказала именно это, «значение переоценивается». Это Нона помнила, но не помнила вопрос, который задала, чтобы побудить такой ответ. — Может не быть значения для мира или в нем, но это не значит, что то, что мы делаем, не имеет значения. — Стекло замолчала, и в течении самой длинной минуты Ноне казалось, что она больше не заговорит. Но она продолжила, слабым и запинающимся голосом: — Древо Предка — это то, что посадило человечество, то, что мы поливали своими делами, своими заботами, каждым актом любви, даже своей жестокостью. Держись за него, Нона. Цепляйся... — А потом, как помнила Нона, она действительно замолчала, блеск исчез из ее глаз.
Нона стояла, ее сотрясали старые рыдания. Когда умерла настоятельница, Сестра Роза спала в кресле у окна, спала сном, который подкрадывался от слишком многих ночей без отдыха. Она проснулась от рыданий Ноны и сделала глубокий вдох. Но сейчас стул был пуст, а у двери стояла Сестра Сковородка с блестящими влажными глазами.
Старая монахиня заговорила странно отстраненным голосом:
— Ты все дальше отходишь от двери, Нона.
— Что?
Сестра Сковородка повернулась к окну. За крышами трапезной возвышалась Башня Пути, похожая на линию темноты, видимую в то мгновение, когда дверь начинает открываться или почти закрылась.
Нона нахмурилась, разрываясь между смущением и горем. Она знала, что это только воспоминание о том ужасном дне, но оно казалось более реальным, чем все те дни, которые стояли в очереди между ней и ним. Стекло победил враг, против которого Нона не могла сражаться, и сердце Милого Милосердия было разбито. Когда Йишт похитила корабль-сердце, монастырь стал холодным, а магия исчезла, и Нона решила, что невозможно нанести ему более сильный удар. Но истинным сердцем Милого Милосердия всегда была настоятельница, и пустота, которую она оставила после себя, была глубже, чем та, которую знала Нона.
— Ты все дальше уходишь от двери. — Сестра Сковородка стояла в дверях, но ее единственная рука указывала на Башню Пути. И в одно мгновение башня унеслась вдаль, став крошечной, почти невидимой. Комната исчезла вместе с Настоятельницей Стекло и Сестрой Сковородка, а вместо этого Нона стояла под светом солнца, глядя на великолепный сад. Она пошатнулась, охваченная головокружением, но не дала себе упасть.
Она сделала шаг вперед, сосредоточившись на фикусовом дереве в полном цвету. Ее остановил звук тяжелого удара по плоти. Второй удар и мучительный крик заставили ее обернуться.
Стоя перед величественной колоннадой своего высокого особняка, первосвященник Джейкоб снова взмахнул посохом. Дерево резко ударило по боку Четыре-ноги, глухой звук, словно молот ударил по мясу, и мул застонал от боли.
— Нет! — Ужас момента пригвоздил Нону к месту. Последовал еще один удар, и ее дефект-клинки замерцали вокруг обеих рук. — Нет!
Нона напряглась, когда первосвященник поднял свой посох, Четыре-ноги фыркнул, его морда покрылась кровавой пеной. Нона знала, что это воспоминание или сон, но оно казалось более реальным, чем ее жизнь, более прочным, более важным. Такие потери, как Гесса и Настоятельница
