Угроза вторжения - Олег Маркеев

Журавлев приехал вовремя, но пришлось ждать, пока освободится кабинет для допросов. Как всегда, в курилке толклись следователи: бодрые и беспечные, уже успевшие обработать своих «клиентов», и нервно-вздернутые, утомленные вынужденным бездельем, — те, кто, как Журавлев, еще ждали своей очереди. Стоял обычный кагэбэшный треп, обсуждали все, от футбола до интриг в высшем эшелоне, перемежая анекдотами и секретными сведениями. Когда кто-нибудь не выдерживал и начинал клясть лефортовских начальников, до сих пор не удосужившихся оборудовать нужное количество кабинетов, в ход шла дежурная шутка: «Не гони лошадей, парень. Посадят, натрепешься всласть!» Шутку всякий раз встречали дружным гоготом.

Журавлев смеялся вместе со всеми, хотя отлично чувствовал скрытый подтекст. Любой из тех, кто сейчас коротал время в курилке, в любой день мог оказаться по другую сторону стола в кабинете для допросов. На Руси от сумы и тюрьмы зарекается только полный дурак. У всех здесь собравшихся жизненная альтернатива была проста: либо пенсия выше среднесоюзной нормы, либо нары в спецзоне для государственных преступников. Органы под давлением времени несколько ослабили хватку, правило «шаг влево-право — считается побегом, стреляю без предупреждения» на простого гражданина уже не распространялось в той степени, как это было в славные времена культа личности. А любой, даже самый ничтожный сотрудник органов всю жизнь ходит под дамокловым мечом, украшающим эмблему его конторы.

В кабинет ввели Кротова, и Журавлев ужаснулся, как же сдал этот человек. С тех пор, как у Журавлева отобрали это дело, он Крота не видел. Четыре года Крот просидел под следствием, прокурор исправно подмахивал очередное постановление о сохранении меры пресечения, и Крота все глубже засасывала тина Лефортовской тюрьмы.

«Все, спекся Крот, — подумал Журавлев, разглядев желтый налет на дряблых веках Кротова. — До лета не дотянет».

Если клест долго сидит в клетке, у него начинает отмирать чешуя, покрывающая лапки. Такого, с лапками, словно пудрой посыпанными, называют «сиделый». Белые лапки — верный признак, что птица давно смирилась с неволей и другой жизни уже себе не представляет. Желтый налет на веках зека — верный признак того, что камера сделала свое дело.

— Закуривайте, Савелий Игнатович.

— Бросил.

— Поговорим?

— Поговорим, Кирилл Алексеевич. Время у меня есть.

— Я с вашего разрешения покурю. — «Отлично! Сразу два добрых знака. Боялся, что Крот запрется. Психиатры это называют „синдром отрицания“, у нас проще — „глухая несознанка“. Крот держит несознанку уже четвертый год, вполне мог нажить себе легкую форму помешательства. Во-вторых, память сохранил. Да, в-третьих, лично против меня ничего не имеет. А вычислил и брал его я, это он знает».

— Не надо, Кирилл Алексеевич. — Кротов нервно потер колени сухими белыми пальцами. — Мы друг друга хорошо знаем. Зачем эти игры? Тренируйтесь на студентиках-диссидентиках. Со мной не надо. По делу мне сказать нечего. Да и нет у вас на руках дела, так ведь? Я так понимаю, не одну подпись пришлось собрать, пока ко мне допустили.

— Что правда, то правда, — улыбнулся Журавлев. — Птица вы важная, к вам на прием, как к министру — не пробиться.

— Если бы вы знали, как вы правы, — вздохнул Кротов.

— Я же знаю, что не было в Союзе цеха, к которому вы бы не приложили руку.

— Голову, товарищ Журавлев, голову! Да и это тезис еще нужно доказать. Ваши коллеги уже четвертый год доказывают.

— Ну и пусть доказывают, работа у них такая. — Журавлев прекрасно понял намек, за четыре года следствие не продвинулось ни на шаг. Зациклиться на этой теме означало сразу же отдать инициативу в разговоре. Это была ловушка. Кротов, как искусный рыболов, забросил крючок прямо ему под нос.

— А у вас, выходит, уже другая? Как же на воле время-то летит! — подсек Кротов.

«Вот так мы с ним пять месяцев и веселились, пока не раскусил, что за фрукт этот Кротов. И тактику его разгадал. Он все и вся считает на много ходов вперед. Просчитывает возможные вводные фразы собеседника и убивает их по одной, не позволяя перейти к интересующей того теме», — подумал Журавлев.

— А вы не изменились, Кротов.

— Тюрьма не меняет, она только портит.

— Хорошо, перейдем к делу.

— Надеюсь, не к моему. Иначе, предупреждаю, беседа пойдет под протокол. Вопрос-ответ, запись в протокол — моя подпись под каждой строкой.

— Наслышан, как вы тут следователей чистописанию учили. Будь по-вашему! Просто поговорим. Будем считать, что я обратился к вам за консультацией. — «Его консультация стоила один процент от суммы, из-за которой возникли проблемы. Промолчит или ляпнет?»

Кротов промолчал. Он закинул ногу на ногу, сцепил пальцы на колене и принялся медленно раскачиваться вперед-назад. Наклонил голову, подцепив острым подбородком воротник рубашки. Сейчас он действительно напоминал длинноносую птицу, осоловевшую от тишины и тепла.

— Я вас уважаю, Кирилл Алексеевич, — начал Кротов, не меняя позы. — Вы достойный противник. Кроме этого, вы уважаете своих врагов, а это всегда умножает шансы на победу. Мы будем говорить о весьма общих вопросах. Никакой конкретики и никаких имен. Так пойдет?

— Согласен.

— Надеюсь, вы не обидитесь, если некоторые темы я вообще откажусь обсуждать.

— Не обижусь. — «Уже выстроил свою игру, шельма. Успел все просчитать. Хорошо же я его изучил! Не птицу он напоминает, а гроссмейстера, уставшего от сеанса одновременной игры в Доме пионеров». — Журавлев ткнул в пепельницу окурок и сразу же прикурил новую сигарету. Поднял глаза и увидел, что Крот хитро скривил в усмешке тонкие синеватые губы. — Что?

— Вы наверняка подумали, что хорошо меня изучили. А я вот знал, что после первой сигареты вы сразу же прикурите новую. Третью, могу спорить на пайку сахара, закурите через пятнадцать минут.

— Кровопийца вы. Кротов! — Журавлеву ничего не оставалось, как усмехнуться.

— Ладно, ладно! Зубки друг другу показали, давайте ваши вопросы.

— Допустим, — Журавлев выдохнул дым, — на вашем месте сидел бы один из крупнейших организаторов подпольных цехов в стране. Эйнштейн массовых хищений и Капабланка операций с валютой в особо крупных размерах. Он, конечно же, знаком с элитой преступного и полу богемного мира. Он ко многому причастен и о еще большем осведомлен. Как бы, по вашему мнению, он ответил на вопрос: нужна ли мафии власть?

— Неплохо, неплохо! — Кротов не отрываясь смотрел на гладкую поверхность разделявшего их стола, словно это была шахматная доска, а Журавлев только что начал красивый гамбит. — Очень интересная беседа у нас пойдет, Кирилл Алексеевич! — он поднял глаза на Журавлева. — Задавайте уж следующий вопросик. Хотите, сделаю это за вас? Только, чур, признаетесь, если угадаю.

— Согласен, но если угадаете, придется отвечать.

— После уточнения «имеется в виду государственная власть» последовал бы вопрос: готова ли мафия, как вы ее называете, пойти на определенные шаги, скажем так, направленные на приобретение вышеупомянутой власти. Так?

— Да. — Чуть помедлив, Журавлев кивнул и затаился: Кротов сознательно сам обнажил клинковую сущность вопроса. Теперь он стал смертельно опасным. Безопаснее, как ни парадоксально, для обоих было бы промолчать.

— Отлично! — Кротов опять уткнул подбородок в воротник.

— И это весь ответ? — сыграл удивление Журавлев.

— Не гоните, мне надо подумать, — ответил Кротов и закрыл глаза.

Сигарета Журавлева успела дотлеть до фильтра, когда Кротов наконец заговорил:

— Однажды в бане один мужик намылил лицо, так что описать вам его не могу, и в ответ на примерно такой же вопрос ответил: «А на хрена еще и подтяжки, если у меня ремень есть!» Уточнить или не надо?

— Продолжайте, Савелий Игнатович. — Журавлев облегченно выпустил последний клубок дыма и ткнул окурок в пепельницу. Кротов начал отвечать на вопрос, это была победа.

— Еще бы! — ухмыльнулся Кротов. — Так вот, этот человек с намыленной рожей в продолжение сказал примерно следующее: «Нам пришлось не сладко. Но уже наши сыновья выпрямят спины и будут открыто ездить на дорогих машинах. А повезет нашим внукам. Они получат дипломы лучших университетов мира, и внуки тех, кто нас сейчас сажают, будут служить у них простыми клерками».

— И вы ему поверили?

— Я же разумный человек и ничего не принимаю на веру. Здесь неплохая библиотека. Поинтересуйтесь моим формуляром, я кое-что читаю помимо обязательной для вас «Правды». Неужели не понятно, что даже ребенок до поры до времени зреет в утробе матери? И так во всем. Новое вызревает, сокрытое от чужих глаз. Даже слепому видно, что в стране нарождается нечто новое. Называйте это перестройкой, реформой, как вам будет угодно. Но не с Марса же оно прилетело. И не привезли его вместе с картошкой из Америки! Наше оно, российское. Из нашего дерьма, сиречь — почвы произросло. Европа, как беременная баба, сто лет носила в себе капитализм. Растила новых людей в масонских ложах, бередила умы писаниями просветителей. А пришел срок — погнали просвещенные темную толпу на Бастилию, чтобы раз и навсегда переделать мир по своему разумению. И с тех пор у них власть не по крови, а по уму передается.