Дип - Микки Спиллейн

— Вы… принесли меня сюда?

— Нет, не я. Это он. Ему нужна была Тэлли. Он притащил вас сюда и затем убил Тэлли.

Дрожь пробежала по ее телу, и она вновь вся напряглась в моих успокаивавших ее руках.

— Но почему, Дип? Почему?

— Пока я еще не знаю. Но скоро я найду ответ на этот вопрос.

— Что мы будем делать?

— Позвоните в полицию. Больше ничего не остается делать.

— Но Тэлли…

— Для кого-то она представляла большую опасность. А теперь ее пет. И вот что: чувствуете ли вы себя уже достаточно хорошо, чтобы ответить еще на некоторые мои вопросы?

— Спрашивайте, Дип.

— Хорошо. Но постарайтесь не допускать ошибок в ответах. У пас не так много времени. Расскажите все, что случилось после того, как вы вернулись сюда.

Она вновь облизнула свои сухие губы, откинула назад волосы, сложила на коленях руки и уставилась в пол. Она уже стала спокойнее, но плечи ее слегка подрагивали, что не исключало опасность нового приступа истерики.

— Здесь был доктор, — начала она. — Он сказал, что у Тэлли все в порядке, но она немного возбуждена и ей надо успокоиться. Что-то успокоительное он и прописал ей. Миссис Глиссон… с ее мужем вы говорили внизу… Миссис Глиссон ушла, когда я вернулась. Когда Тэлли проснулась, я покормила ее.

— Она что-нибудь сказала?

— Ничего… особенного. Она была очень утомлена. Я дала ей пилюлю, которую оставил доктор, и некоторое время сидела с ней.

Она замолчала, затем сжала руки и сказала:

— Дип…

— Ну?

— Тэлли была напугана. Даже во сне она чего-то боялась. Она пыталась кричать и не могла.

— Продолжайте.

— Она произнесла ваше имя. И имя Беннета также. И некоторые слова…

— Повторите их.

— Они были бессвязные, непоследовательные.

— Хотя бы отдельные слова. Все, что помните.

— Как будто она говорила о том, что могла бы что-то привести в порядок. Еще говорила, что сможет что-то сообщить, и она это непременно сделает, и что она знает, как ей надлежит поступить. Затем она пыталась кричать. А потом назвала вас по имени, вслед за тем — Беннета.

Я молчал, мысленно оценивая ее сообщение.

— Дип, не была ли она убита… из-за вас?

Я положил руку на ее руки и сказал:

— Не думаю, чтобы из-за меня.

— Говорите правду, Дип.

— Я никогда вас не обманывал, дорогая.

— В таком случае…

— Не думаю так. По крайней мере, прямой связи нет. Я убежден в том, что так или иначе она была бы убита, независимо от того, нахожусь я здесь или нет.

Она вздохнула и сказала:

— Что мы будем делать, Дип?

— Как я сказал, позвоните копам.

— Но что случится тогда с вами?

— Никаких копов я не боюсь, детка. Вы должны это знать.

— В таком случае позвоните им.

— Разумеется, — сказал я.

Она внимательно посмотрела на меня, терпеливо ожидая, что произойдет. Я помог ей подняться и провел в кухню так, чтобы она не смогла видеть убитую. Затем подошел к телефону.

Дежурный участка сказал, что машина выезжает немедленно и что никто ничего не должен трогать в комнате убитой. Я сказал, что конечно, и положил трубку.

В комнате Тэлли я нашел свой чек, приколотый к ее подушке, порвал его на мелкие кусочки и выбросил их в туалет, смыв затем водой.

Потом вынул из-за пояса револьвер, обернул его тряпкой и сунул в мусорный ящик, поставив сверху ведро с помоями.

Покончив с этими приготовлениями, я присоединился к Эллен, и мы вместе стали поджидать полицейскую машину.

Сержант Кен Херд принадлежал к той части населения центра города, которая отличалась от жителей окраинной части известным аристократизмом и некоторым превосходством своего образа жизни. Его лицо словно вырубили из чего-то простым топором, и не было никакой возможности отгадать, о чем он думает или что переживает, испытывает ли какое-либо чувство. Его холодные голубые глаза были лишены какого бы то ни было выражения, хотя порой вы и могли почувствовать безграничную ненависть, исходившую от него. Он признавал только два типа людей: тех, кто нарушал закон, и тех, кто его поддерживал. За пределами этого никакого понятия о добре и зле для него не существовало. Не существовало в понятии Херда и просто хороших людей. По его классификации, таковые зачастую представляли собой всего лишь помеху при поимке нарушителей закона.

В его присутствии требовалось соблюдать особые правила. При нем полагалось говорить мягко, вежливо и ходить тихо. Когда он спрашивал, надо было отвечать. Хуже всего было, когда на его огрубелом лице появлялось нечто вроде улыбки, почти всегда это предвещало кровавый исход либо в тот же самый момент, либо позже.

Его шефы позволили ему работать там, где он хочет, и он выбрал себе наиболее трудную окраину города, выбрал Улицу с большой буквы. Эта улица нравилась ему тем, что он мог проводить здесь свои операции, будучи уверенным, что жалоб не будет, так как всякий, попадавшийся в его тиски, знал, что в следующий раз жалоба обернется для него худшими последствиями.

Таков был сержант Херд, и теперь он, слушая, разглядывал меня.

Он позволил мне говорить, записал кое-что в блокнот, вновь взглянул на меня, как бы ожидая еще каких-то сообщений, и затем предложил Эллен изложить свою историю.

Как только она закончила свой рассказ, вошли Саливен и Оджи с Кэтом, и я почувствовал себя немного менее уверенным.

— Вот они, сержант, — сказал Саливен.

Кэт бросил взгляд на убитую и слегка присвистнул.

— Знаете ее? — спросил Херд.

Кэт кивнул головой.

— Говорите, — мягко попросил Херд.

— Тэлли Ли, — сказал Кэт, пожимая плечами. — Хорошая девушка. Я знал ее всю свою жизнь. А что случилось?

Оджи дал точно такую же информацию.

Тем временем медицинский эксперт закончил осмотр, сложил свои инструменты в саквояж, захлопнул его и набросил простыню на убитую.

— Что, по-вашему? — спросил Херд.

— Умерла не больше, чем час назад. Эта бутылка действительно явилась орудием убийства. Конечно, точные исследования мы проведем позже, но и теперь у меня нет никаких сомнений в этом.

— А как с ним? — кивнул Херд в мою сторону.

— С ним?

Врач еще раз бегло осмотрел рану на моей голове и сказал:

— Не сомневаюсь, что рана на его голове нанесена этой же бутылкой.

— Выходит, он не виноват?

— Гм… Безусловно нет, если исключить возможность нанесения этого удара самому себе, что, как вы знаете, бывает… Но…

— Что но?

— В данном случае не похоже. Нет, нет… конфигурация раны… Пожалуй, полностью исключено.

— Благодарю, — сказал я.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся врач.

— Как у вас? — обратился Херд к человеку в форме, возившемуся с лупой вокруг бутылки, стоявшей на деревянной подставке.

— Никаких отпечатков, — ответил тот. — Все запачкано грязью. Есть только следы этой шляпы и волоски, по всей видимости, принадлежащие убитой. Не исключено, что под кровяными пятнами и грязью в лаборатории мы еще сможем обнаружить какие-либо следы.

— О'кей, — сказал Херд. — Упакуйте бутылку.

Затем, обернувшись к Саливену, спросил:

— Что с этими двумя?

— Они находились в баре «Пеликан». Лео Букс сказал, что они там сидели уже больше трех часов.

Не меняя выражения лица, Оджи сказал:

— Мы можем уйти?

Змеиные глаза Херда взглянули на него, затем на Кэта, Эллен и меня.

— Вы уйдете. Каждый из вас может уйти…

Мы знали, что он подразумевает под этим, но, чтобы не оставлять в этом никаких сомнений, после паузы он добавил:

— …со мной.

— За что? — спросил я мягко.

Подобие улыбки адресовалось теперь мне.

— Просто так, для забавы, Дип. Я получил сообщение о небольшом инциденте. Кажется, никто ранен не был, но в задней комнате таверны Бими остались кровавые следы. Кроме того, всех вас троих видели, кажется, направляющимися туда незадолго до того, как там произошел небольшой шум.

— Неужели?

— Поэтому я думаю, что было бы неплохо, если бы мы все отправились в Грин-Хауз, где и смогли бы все это выяснить.

Глаза Кэта сузились, губы плотно сжались и слегка побелели. Я понял, о чем он думает, и, поймав его взгляд, покачал головой и жестом дал ему понять, что в ход событий пока не следует вмешиваться.

Грин-Хаузом назывался окружной полицейский участок. Это название ему дали еще предыдущие поколения полицейских, и оно имело как бы значение собственного имени в отличие от других полицейских участков. Подразумевалось, что это место отличается чем-то особенным, только ему присущим. И действительно, так оно и было. Для этого района Нью-Йорка Грин-Хауз означал то же, что в свое время Бастилия означала для Парижа или Тауэр для Лондона. Этот мрачный дом располагался в мрачном месте, и в нем происходили такие вещи, что о них даже думать было неприятно. Утверждали, что оттуда вывозили гробов больше, чем из остальных шести таких же домов города вместе взятых.