Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 8 - Джек Лондон

— Что это ты швыряешься табаком? — усмехнулся Джим Харни. — Фабрика у тебя, что ли?

— Нет, фабрики у меня нет, зато нюх есть, — ответил Харниш. — Он мне и говорит, что три фунта табаку за три участка отдать можно.

А час спустя уже на стоянку Харниша явился Джо Ледью, прямо с Бонанзы. Сначала он проявил полное равнодушие к находке Кармака, потом выразил сомнение и наконец предложил Харнишу сто долларов за его пай в поселке Харпера и Ледью.

— Наличными? — спросил Харниш.

— Конечно. Вот бери.

И Ледью вытащил свой мешочек. Харниш с рассеянным видом подержал его в руке, словно прикидывая вес, потом все так же рассеянно развязал тесемки и высыпал щепотку песку на ладонь. Золото было необычного оттенка. Такого цвета золото он видел только у Кармака. Он всыпал песок обратно, завязал мешочек и вернул его Ледью.

— Держи при себе, пригодится, — сказал он.

— Ничего, не последнее, — успокоил его Ледью.

— Откуда это золото?

Харниш задал вопрос с самым невинным видом, и Ледью отнесся к нему с невозмутимостью, которой позавидовал бы индеец. Но на какую-то долю секунды глаза их встретились, и в это короткое мгновение в них мелькнуло что-то неуловимое, словно искра блеснула между ними. И Харниш понял, что Ледью хитрит и скрывает от него свои тайные планы.

— Ты знаешь Бонанзу лучше меня, — сказал он. — И если ты ценишь мой пай в сто долларов, то и я ценю его не дешевле, хоть и не знаю того, что знаешь ты.

— Возьми триста долларов, — просительно сказал Ледью.

— Нет, не возьму. Посуди сам: хоть я и не знаю ничего, все равно мой пай стоит столько, сколько ты согласен дать за него.

И тут-то Ледью позорно сдался. Он увел Харниша подальше от стоянки, от других старателей, и поговорил с ним по душам.

— Есть оно там, есть, — сказал он в заключение. — Это у меня не из желоба. Все, что здесь, в мешочке, я вчера намыл с борта. Прямо под ногами валяется. А что на дне ручья в коренной породе, и сказать трудно. Но много, очень много. Ты помалкивай и застолби, что только сможешь. Правда, оно идет не сплошь, а гнездами. Но есть места, где с каждого участка будет добыча тысяч на пятьдесят. Беда только в том, что поди угадай, где эти гнезда.

Прошел месяц; на ручье Бонанза все еще было тихо и безлюдно. Кое-где виднелись заявочные столбы, но большинство владельцев этих участков уехало — кто на Сороковую Милю, кто в Сёркл. Немногие, не потерявшие веру старатели сколачивали бревенчатые хижины для зимовки. Кармак со своими родичами индейцами мастерил промывальный желоб и подводил к нему воду. Дело подвигалось медленно — приходилось валить деревья, а потом распиливать их вручную. Немного ниже по течению на Бонанзе обосновалось четверо людей, приехавших на лодке с верховьев, — Ден Макгилвари, Дэйв Маккей, Дэв Эдуарде и Гарии Уо. Они держались особняком, на расспросы отвечали скупо и сами никого ни о чем не спрашивали. Харниш, который уже обследовал почву на краю участка Кармака, где нашел золото под самой поверхностью, и брал пробу в сотне других мест, вверх и вниз по ручью, где не нашлось ничего, горел желанием узнать, что таилось в глубоких залеганиях. Он видел, как четверо молчаливых приезжих пробили шурф у самой воды, слышал, как они распиливали бревна на доски для желоба. Он не стал дожидаться приглашения и в первый же день, когда они начали промывку, пришел посмотреть на их работу. За пять часов непрерывной загрузки желоба они добыли тринадцать с половиной унций. Там были крупицы с булавочную головку, но попадались и самородки стоимостью в двенадцать долларов. А самое главное — это было золото из коренной породы. День стоял пасмурный, с серого неба падал первый осенний снег, надвигалась лютая полярная зима. Но Харниш не грустил об уходящем быстротечном лете. Мечты его сбывались, он снова видел золотой город своих грез, выросший на обширной террасе, среди пустынных снегов. Нашли коренную породу — вот в чем удача. Открытие Кармака подтвердилось. Харниш немедленно застолбил участок, граничащий с теми тремя, которые он выменял на жевательный табак. Теперь его владения простирались на две тысячи футов в длину, а в ширину — от борта до борта россыпи.

Вечером, вернувшись на свою стоянку в устье Клондайка, он застал там Каму — индейца, которого оставил в Дайе. Кама вез почту водой в последний раз в этом году. У него было накоплено золотого песку на две сотни долларов, и Харниш тут же взял их взаймы. За это он застолбил участок для Камы и велел ему зарегистрировать эту заявку на Сороковой Миле. На другое утро Кама уехал, увозя с собой пачку писем, которые Харниш посылал всем старожилам ниже по Юкону: Харниш настоятельно советовал им немедленно ехать на Клондайк. Такие же письма отправили с Камой и другие золотоискатели Бонанзы.

«Вот это сбудет горячка, ничего не скажешь!» — посмеиваясь, думал Харниш, представляя себе, как все обитатели Сороковой Мили и Сёркла кидаются к лодкам и, словно одержимые, мчатся сотни миль вверх по Юкону; он знал, что ему-то все поверят на слово.

С прибытием первых партий старателей жизнь закипела на ручье Бонанза, и началась гонка на большую дистанцию между ложью и правдой; как бы ожесточенно ни лгали люди, правда неизменно догоняла и опережала их ложь. Когда те, кто не поверил, что Кармак с одного раза намыл золота на два с половиной доллара, сами намывали столько же, они хвастали, что добыли целую унцию. И задолго до того, как эта ложь успевала распространиться, они добывали уже не одну унцию зараз, а пять, но утверждали, разумеется, что им остается по десять унций с каждой промывки. Однако, когда они набирали породу в таз, чтобы доказать, что они не врут, золота оказывалось уже не десять, а двенадцать унций. Так оно и шло: старатели стойко продолжали врать, но правда всегда обгоняла их.

Однажды, в декабре месяце, Харниш наполнил таз породой из коренного пласта на своем участке и понес его к себе в хижину. Печка топилась, и у него в брезентовом баке хранилась незамерзшая вода. Он сел на корточки перед баком и занялся промывкой. Казалось, в тазу нет ничего, кроме земли и гравия. Он круговым движением встряхивал таз и выливал вместе с водой легкие кусочки породы, всплывавшие на поверхность; иногда он запускал пальцы в таз и пригоршнями выбирал оттуда гравий. Содержимое таза постепенно уменьшалось. Когда в нем осталось совсем немного, Харниш, чтобы ускорить дело, сразу резким движением выплеснул мутную, загрязненную воду. Все дно таза отливало желтым блеском, словно густо смазанное свежим маслом. Золото! Золото в песчинках, в зернах, в самородках — мелких и крупных. Харниш был один в хижине, наедине со своей находкой. Он поставил таз на пол и крепко задумался. Потом закончил промывку и взвесил добычу на своих весах. Из расчета шестнадцати долларов за унцию в тазу оказалось золота на семьсот с лишним долларов. Такая удача ему даже не снилась. Самые смелые его надежды не шли дальше двадцати — тридцати тысяч долларов с участка. А здесь, даже если месторождение залегает не сплошняком, с иных участков можно снять полмиллиона!

В тот день он больше не пошел на свою выработку. Не пошел и на другой и на третий день. Вместо этого он надел меховую шапку и рукавицы и, взвалив на спину мешок с кое-какой поклажей, включая и заячий мех, отправился пешком в многодневную разведку по окрестным ручьям и водоразделам. Он имел право застолбить участок на каждом ручье, но не хотел рисковать и действовал осторожно. Заявку он сделал только на ручье Ханкер. На ручье Бонанза не оказалось ни одного свободного клочка, его уже застолбили от устья до истоков, разобрали и все участки по впадающим в него ручейкам и овражкам. Нельзя сказать, чтобы они сулили богатую добычу, но старатели, не успевшие получить участков на Бонанзе, хватали, что могли. Наибольшие надежды возлагали на ручей Адаме, наименьшие — на Эльдорадо, впадающий в Бонанзу чуть повыше участка Кармака. Даже Харнишу ручей Эльдорадо не понравился. Однако, твердо веря своему чутью, он и здесь приобрел полпая на одну заявку, отдав за него полмешка муки. Месяц спустя он заплатил за соседний участок восемьсот долларов. Три месяца спустя, расширяя свои владения, он приобрел еще один соседний участок, но обошелся он ему уже в сорок тысяч; а в недалеком будущем ему предстояло уплатить сто пятьдесят тысяч за четвертый участок — на том же всеми презираемом ручье.

С того самого дня, когда он с одной промывки снял семьсот долларов и долго просидел на корточках над тазом, думая свою думу, Харниш больше не брал в руки кайла и заступа. Вечером этого знаменательного дня он сказал Джо Ледью:

— С тяжелой работой кончено. Теперь я начну шевелить мозгами. Стану разводить золото. Золото будет расти, было бы умение да семена. Когда я увидел на дне таза семьсот долларов, я понял, что наконец-то семена мне достались.