По морю прочь - Вирджиния Вулф

— Нет, — сказала Рэчел. — Кое-что вы не понимаете, конечно…

— Конечно, — согласилась Хелен. — Ну вот, теперь ты можешь быть сама собой, — добавила она.

Образ своей собственной личности как чего-то существенного и постоянного, отличного от всего остального, непоглотимого, как море или ветер, — этот образ возник в сознании Рэчел, и ее охватили волнение и радость от мысли, что она живет на свете.

— Я м-могу быть сама с-собой, — заикаясь, начала она, — независимо от вас, от Дэллоуэев, и от мистера Пеппера, и от отца, и от моих тетушек, и от всех них? — И она провела рукой по странице, населенной политиками и военными.

— Независимо ни от кого, — серьезно сказала Хелен. Затем она воткнула иголку и изложила план, который пришел ей в голову во время разговора. Вместо того чтобы тащиться по Амазонке до какого-то раскаленного тропического порта, где надо лежать весь день взаперти и отгонять веером насекомых, было бы разумнее пожить с Эмброузами на их приморской вилле, где среди других преимуществ будет и сама миссис Эмброуз, которая окажется весьма кстати, чтобы… — В конце концов, Рэчел, — оборвала она сама себя, — глупо делать вид, что из-за этих двадцати лет разницы мы с тобой не можем разговаривать как люди.

— Можем, потому, что мы по душе друг другу, — сказала Рэчел.

— Да, — согласилась миссис Эмброуз.

Сей факт и еще несколько других стали ясными благодаря двадцатиминутной беседе, хотя из чего именно они вытекали, сказать было невозможно.

Но это было так, и через пару дней обе вполне серьезно решили, что миссис Эмброуз стоит разыскать зятя. Он сидел в своей каюте и работал — с важным видом водил толстым синим карандашом по тонкой бумаге. Стопки бумаги лежали повсюду — справа и слева от него, а огромные конверты были так набиты бумагой, что извергали ее на стол. Над Уиллоуби висела фотография — голова женщины. Из-за того, что ей пришлось неподвижно сидеть перед фотографом-кокни, она собрала губы в смешной сморщенный кружочек, а глаза по той же причине смотрели так, будто все происходившее казалось ей нелепым. Тем не менее это было лицо интересной женщины с ярко выраженной индивидуальностью, и она, несомненно, отвернулась бы и посмеялась бы над Уиллоуби, если бы могла встретиться с ним взглядом. Он, однако, посмотрев на фотографию, тяжело вздохнул. Всю свою деятельность — большие заводы в Халле, которые ночью были похожи на горы, корабли, точно по расписанию, пересекавшие океан, хитроумные замыслы, как соединить одно с другим, чтобы наладить надежное и мощное дело, — все свои успехи он считал приношением ей; кроме того, он постоянно думал, как воспитать дочь, чтобы это понравилось Терезе. Он был очень честолюбивым человеком, и, хотя при жизни жены, как думала Хелен, был не слишком добр к ней, теперь он верил, что Тереза смотрит на него с небес и пробуждает все хорошее, что в нем есть.

Миссис Эмброуз извинилась за вторжение и спросила, нельзя ли обсудить с ним кое-какой план. Разрешит ли он дочери остаться с ними на побережье вместо того, чтобы брать ее на Амазонку?

— Мы о ней позаботимся, — добавила Хелен, — и будем очень рады.

Уиллоуби с торжественно-серьезным видом аккуратно отодвинул в сторону свои бумаги.

— Она славная девочка, — наконец сказал он. — Сходство есть? — Он со вздохом кивнул на фотографию Терезы.

Хелен посмотрела на Терезу, поджавшую губы перед фотографом-кокни. У нее был неуместно живой и забавный вид, и Хелен вдруг очень захотелось пошутить.

— У меня никого нет, кроме нее, — вздохнул Уиллоуби. — Год за годом мы избегаем разговоров на эти темы… — Он замолчал. — Но так лучше. Только тяжеловато.

Хелен стало жаль Уиллоуби, и она похлопала его по плечу, но ей всегда бывало неловко, когда зять выражал свои чувства, поэтому она нашла убежище в похвалах по адресу Рэчел и объяснениях, почему план кажется ей удачным.

— Верно, — сказал Уиллоуби, когда она закончила. — Бытовые условия будут, скорее всего, убогие. Я буду часто отсутствовать. Я согласился, потому что она этого хотела. И потом, я, разумеется, полностью доверяю тебе… Видишь ли, Хелен, — продолжил он, переходя на конфиденциальный тон, — я хочу воспитать ее так, как пожелала бы ее мать. Я не поддерживаю этих современных взглядов — как и ты, правда? Она милая тихая девушка, погруженная в свою музыку — хотя этого было бы не вредно чуть поменьше. Но музыка доставляет ей радость, мы ведь в Ричмонде ведем жизнь очень тихую. Я хочу, чтобы она начала больше общаться с людьми. Вернемся домой — буду чаще брать ее с собой. Даже подумываю снять дом в Лондоне, сестер оставить в Ричмонде, а ее вывезти, чтобы она познакомилась с людьми, которые будут к ней добры. Я начинаю понимать, — продолжил он, потягиваясь, — что все идет к парламенту, Хелен. Это единственный способ добиться того, что считаешь нужным. Я говорил об этом с Дэллоуэем. Если это будет, я, конечно, захочу, чтобы Рэчел принимала большее участие в жизни. Придется что-то устраивать — званые ужины, а иногда и увеселительный вечер. Избирателей надо подкармливать, я полагаю. В этих делах Рэчел может оказать мне большую помощь. Так что, — заключил он, — я буду очень рад, если мы договоримся об этом визите (на деловой основе, конечно), если ты как-то поможешь моей девочке преодолеть застенчивость — сейчас она немного робкая, — пробудить в ней женщину — такую, какой Рэчел хотела бы видеть ее мать. — Он опять качнул головой в сторону фотографии.

Эгоизм Уиллоуби, хотя и соединенный с искренней любовью к дочери, добавил Хелен решимости оставить девушку при себе — даже если придется пообещать, что она преподаст ей полный курс женских добродетелей. Рэчел — хозяйка в доме политика-тори! Хелен не могла без смеха это себе представить, и она ушла, удивляясь поразительной слепоте отца.

После разговора с Рэчел стало ясно, что та воодушевлена идеей меньше, чем хотелось бы Хелен. Сейчас она выражала готовность, а через минуту сомневалась. Ее пленяли образы великой реки, то синей, то желтой под тропическим солнцем, с пролетающими над ней яркими птицами, то белой в лунном свете, то погруженной в тень, с качающимися деревьями и каноэ, которые отделяются от береговых зарослей. Реку Хелен ей пообещала. Тогда Рэчел не захотела расставаться с отцом. Это чувство тоже казалось вполне искренним, но в конце концов Хелен победила, хотя после этого уже она преисполнилась сомнениями и опять пожалела, что связала себя с судьбой другого человека.

Глава 7

Издалека «Евфросина» казалась очень маленькой. Люди, стоявшие на палубах огромных рейсовых кораблей, наводили на нее подзорные трубы и бинокли и говорили, что это грузовое суденышко-бродяга или один из тех жалких пароходов, на которых пассажиры теснятся вперемешку со скотом. Муравьиные фигурки Дэллоуэев, Эмброузов и Винрэсов также подвергались насмешкам, и в силу своей малости, и в силу сомнения, которое могли рассеять лишь самые сильные оптические приборы, — действительно ли это живые существа или просто детали оснастки. Мистера Пеппера, со всей его ученостью, принимали за баклана, а потом, столь же несправедливо, превращали в корову. Вечером, когда в кают-компаниях гремели вальсы, а одаренные пассажиры декламировали стихи, кораблик — съежившийся до нескольких точек света среди темных волн и одной — чуть повыше, на мачте — казался разгоряченным парам, отдыхавшим от танца, чем-то пленительным и таинственным. «Евфросина» становилась кораблем, плывущим в ночи, — символом человеческого одиночества, поводом для странных признаний и внезапных излияний симпатии.

Судно шло и шло вперед, днем и ночью, следуя своей стезей, пока не забрезжило утро, открывшее землю на его пути. Постепенно берег потерял свою призрачность, стал изрезанным и скалистым, затем окрасился в серый и лиловый цвета, потом на нем обозначилась россыпь белых кубиков, они медленно отделились друг от друга и превратились в дома и улицы — зрелище было похоже на то, что увидел бы человек, смотрящий в бинокль, у которого непрерывно растет увеличение. К девяти часам «Евфросина» встала посреди большой бухты и бросила якорь; тут же, как будто она была лежащим великаном, которого надо изучить, вокруг нее зароились лодчонки. Она громко подала голос; на борт стали взбираться люди, по палубе затопотали ноги. Одинокий островок подвергся вторжению одновременно со всех сторон; после четырехнедельной тишины человеческая речь звучала непривычно. Одна миссис Эмброуз не обращала на все это внимания. Она побледнела от тревоги, когда к судну приближалась шлюпка с почтовыми мешками. Поглощенная письмами, Хелен не заметила, как покинула борт «Евфросины», и не почувствовала никакой грусти, когда судно подало голос и трижды проревело, точно корова, разлученная с теленком.

— Дети здоровы! — воскликнула Хелен. Мистер Пеппер, сидевший напротив нее с горой сумок и свертков на коленях, сказал: