Царь - Валерий Есенков

«У меня верная весть, что московский государь послал в Астрахань шестьдесят тысяч войска; если Астрахань не возьмем, то бесчестие будет тебе, а не мне; а захочешь с московским воевать, то вели своим людям идти вместе со мною на московские украйны: если которых городов и не возьмем, то по крайней мере землю повоюем и досаду учиним…»

Рассчитывая изловить золотую рыбку в мутной воде, он и в Москву отсылает гонца, оповещает о планах Селима и с удивительной наглостью и простотой предлагает доброй волей отдать Астрахань ему, Девлет-Гирею, крымскому хану, всё одно, мол, добро пропадет, так пусть лучше попользуется добрый сосед, на что Иоанн отвечает вопросом:

«Когда то ведется, чтобы, взявши города, их назад отдавать?..»

Понимая, что крымского жулика не урезонишь никакими запросами, он наместником отправляет в Казань кстати освобожденного из монастырского сидения Воротынского, когда-то бравшего с ним вместе эту сильную крепость и потому нынче, как он полагает, самого надежного защитника этой отдаленной твердыни на случай похода Селима, наводящего звериный страх на Европу.

С другой стороны поступает донесение от конюшего Федорова из Полоцка и при донесении литовские грамоты и лазутчик Козлов, бывший служилый человек Воротынского, бежавший на подлую службу в Литву. Лазутчик направлен лживым Ходкевичем с грамотами от имени польского короля и литовского великого князя самому Федорову и с ним Воротынскому, Бельскому и Мстиславскому, самым крупным предводителям удельных дружин, самым первым по положению и влиянию в Думе, естественно, с предложением перебраться на службу в Литву и с обещанием благ земных доотвалу. Грамоты утрачены, видимо, навсегда, если не хранятся в таинственно пропавшей библиотеке грозного царя Иоанна. Их содержание приблизительно можно восстановить по пересказу в ответных грамотах, составленных отчасти самими князьями, отчасти продиктованных им вновь поймавшим их государем. Осознав, что ему не одолеть Москвы даже в союзе с хвастливым, но трусоватым Девлет-Гиреем и что Европа, по крайней мере в этот тревожный момент собственных треволнений и войн, не поддержит его, старый интриган верно рассчитывает, что нынче исход затянувшейся Ливонской войны целиком зависит от верности или, напротив, неверности Иоанну его подручных князей и бояр, из чего делает ещё более правильный вывод, что ему надлежит любыми средствами завлекать их в Литву, после чего повернуть и самих перебежчиков, и их служилых людей против их прежнего, слишком решительного, слишком успешного, несговорчивого и тяжелого на руку повелителя. Иезуитский замысел представляется ему вполне исполнимым. Его вдохновляет не только красноречивый пример князя Курбского и некоторых других беглецов. Наполовину принадлежа к европейски знаменитой фамилии Сфорца, он мыслит по-европейски и принимает как норму переход на службу от одного государя к другому, из одного королевства в соседнее королевство, исторически веками враждебное первому, переход не из убеждений прежде всего, а из личной выгоды, из желания заработать на переходе большие деньги, поскольку в просвещенной Европе издавна шпага такой же расхожий товар, как перец или пенька. Не может не соблазнять изощрившегося в интригах поляка и новая обстановка, новые отношения между московским государем и его воеводами, о которых до него доходят разрозненные, несвязные, однако вполне благоприятные слухи, недаром в своих обстоятельных наказах послам Иоанн с таким упорством отрицает самую возможность разделения Московского царства на земщину и особный двор, не желая давать неприятелю лишний повод возмущать против него земских смутьянов. Доходя до него и упорные, более определенные вести о довольно обширных опалах и казнях, и в своих тайных грамотах, адресованных высшим руководителям земства, он рассчитывает просто-напросто на низменный страх, который не может не толкать не измену вечно недовольных, вечно колеблющихся витязей удельных времен. Однако все эти злонамеренные россказни о колах с пением благодарственных гимнов Христу и о сковородках, на которых московский царь и великий князь будто бы поджаривает неугодных или всего лишь надерзивших ему или вовсе безвинных князей и бояр, хороши до залитой кровью Европы, измыслившей в силу своей особенной просвещенности столько утонченных пыток и казней, наставившей столько плах, запалившей столько костров, что готова поверить в любую несуразность и дикость, в любое варварство, в любую. Жестокость, как только заводится речь о далекой, неизвестной и непонятной Русской земле. Было бы бессмысленно со стороны польского короля и литовского великого князя пичкать этой дичью московских князей и бояр, которые доподлинно знают, кого казнят и за что казнят и видят казни своими глазами. Соображаясь с московской реальностью, он изъясняется совсем на другом языке, без сковород и колов, о которых взахлеб повествуют перебежчики и шпионы. В послании от имени Бельского таким образом передаются его выражения:

«Што присылал еси к нам з листом своим слугу своего верного Ивашка Козлова, а в листе своем к нам писал еси, штож тебе поведал слуга твой верный Иван Петрович Козлов, какова есть нужа над нами всеми народом християнским, как великими людми, так середними и меншими, деетца за панованье брата твоего государя нашего. И ты то, брат нашь, слышавши, жалуешь того, заньже нашему государству и христьянству то негодно чинити над людом Божьим пастырство вверено, коли ж сам Бог-сотворитель, человека сотворивши, неволи никоторые не учинил и всякою почестию тебя посетил…»

Точно теми же словами передает это место из прелестной грамоты и Мстиславский, пока что ни в чем не замешанный, и Воротынский, только что отбывший свою сытную опалу в монастыре:

«Прислал еси до нас бывшего нашего хлопца коморного, а своего верного слугу Ивашка Перова сына Козлова, з листом своим, а в нем к нам писал еси, штож тебе тот наш хлопец поведал, какова нужа над нами князи и надо всем народом христьянским, так и людми великими, ако и над меншими станы деетца за панованье брата вашего, государя нашего…»

Таким образом, польская сторона, осведомленная о положении дел из первых рук, от беглого Ивашки Козлова, решается говорить лишь о “нуже”, о принуждении со стороны своего брата московского царя и великого князя, которое одинаково нестерпимо как для московских князей и бояр, так и для польских вельмож, согласных служить своему королю только в том случае, если им выгодно или вдруг захотелось служить, и не согласных служить своему королю, если не выгодно или вдруг не захотелось служить, что медленно, но верно подтачивает могущество и самую независимость Польши, правда, конечный итог этого внутреннего разложения государства и государственности ещё впереди. Единственно в послании к конюшему Федорову польский король и литовский великий князь решается обратиться иначе, заговаривает о возможном кровопролитии и свершившимся принуждении служить не где хочется по чести и положению рода, а где царь и великий князь повелел, да и эти, более резкие выражения осторожный потомок герцогов Сфорца поручает Ходкевичу, которому конюший Федоров отвечает, видимо, лично, без участия Иоанна, поскольку всё ещё находится в Полоцке, вдали от него:

«А штож писал еси в листу своем, штож государь мой хотел надо мною кровопроливство вчинити, и тое, брат наш, берешь перед себя небылыя слова Але зрадные, а не есть того коли бывало, а ни быть может, што царьскому величеству без вины кого карать. Также и того не бывало, што Литве Москва судити; полно, пане, вам и ваше местьцо справовати, Але не Московское царство. А штож в твоем листу писано, што потреба жалованью, Как бы годно самому подданному; и якая-ж то прямая служба, еже не мает воли государя своего над собою, но свою волю мает? И то есть не прямая служба, но зрадная, тоя ж от тебе зазле имею, як же в таковых сединах неразумьем писал ты. А что в твоем листу писано, штож государь мой волокитами меня трудит; ино государь мой; а где есть годно его царскому величеству наша послуга, тут его царское величество на потребы свои посылает, также и наше прироженство царскому величеству с радостию заслуговати, а не в трудность то себе ставить…»

Постаравшись побольней уязвить самолюбие этими рассуждениями о пренеприятных “нужах” и “волокитах”, которыми московский злодей трудит своих замордованных подданных, без расчета мест отправляя их на потребы свои, потомок герцогов Сфорца надеется на этот раз, не без основания, склонить униженных, оскорбленных князей и бояр не только к измене, к переселению в Литву со всеми своими вооруженными слугами, но и к вооруженному мятежу. По его высокоумным предположениям, мятеж должен возглавить Михаил Воротынский, действительно хлебнувший опалы, в отличие от Бельского, дважды прощенного Иоанном, Мстиславского, до сей поры сидевшего безвинно и тихо, и конюшего Федорова, отправленного в Полоцк на службу. По этой причине именно в послании Воротынскому он с достаточной обстоятельностью излагает свой план мятежа и план военной помощи мятежникам со своей стороны, чтобы общими усилиями свалить неугодного Иоанна, а Московское царство по-братски поделить между собой на уделы и вотчины, то есть кто сколько успеет схватить. Михаил Воротынский пересказывает этот план в ответном послании: