Коммод - Михаил Никитич Ишков

Тебя беспокоит, как бы тебя не оставили не у дел в тот самый момент, когда обострится положение на востоке империи.

Коммод закивал:

– Именно! План – проще не бывает! Как только я увязну на севере, кто-нибудь из наместников на востоке поднимает мятеж, и я оказываюсь зажатым между двух огней.

– Но, государь, с легионами Северной армии тебе победа обеспечена. Мы все встанем за тебя.

– Но зачем вставать? Зачем доводить дело до гражданской войны, ведь война, ты сам только что сказал, дело ненадежное.

– Какой же ты видишь выход, цезарь?

– Мир с варварами. Надежный, долговременный, обеспеченный присутствием на границе лучших легионов. Лучшей острастки для внешних и внутренних врагов не придумаешь. Отсюда я могу легко перебросить войска по любому азимуту, в то же время близость коварных германцев и кельтов по ту сторону Данувия не позволит нашим воинам, от рядового до полководца, расслабиться.

– Государь, помнишь, я был сослан в Сирию. Мне лучше других известна трещина, которая перед кончиной очень тревожила твоего отца. Восточная часть империи, если вовремя недоглядеть, вполне может отколоться и пуститься в самостоятельное плавание. Согласен, что перед началом летней кампании надо еще раз все хорошенько взвесить. Все равно лично я полагаю, что поход необходим. Я согласен с твоим отцом, что, разгромив варваров на севере и водрузив легионные орлы на берегу Океана, мы тем самым решим обе задачи: сохраним единство империи и обеспечим безопасность северных границ. Однако твои доводы тоже весомы. Стоит молодому цезарю застрять в Моравии и Нижней Германии – и нельзя исключить безумств, которые могут родиться у кого-то в воспаленном воображении. Конечно, я не обладаю полнотой информации, чтобы дерзнуть советовать тебе, однако этот разговор придал мне надежду, что решение будет принято разумное и дальновидное. А это так важно для легата. Вот почему я сказал, что готов выполнить любой твой приказ.

– Это я и хотел услышать. Я требую от тебя немногого. На будущем совете твердо выскажи свое мнение насчет того, о чем мы здесь только что говорили. Спроси, кто готов дать гарантии, что за оставшиеся шесть месяцев мы добьемся успеха и организуем новые провинции?

Бебий поколебался.

– Но я верю в успех кампании нынешнего года.

– Можешь предложить себя в главнокомандующие. Я тебе доверяю и, если не будет других предложений, поддержу твою кандидатуру.

– Нет, цезарь. Это мне не по плечу.

– А Пертинакс, например, ответил, что он готов взять на себя ответственность. Правда, потом стушевался. Неожиданно заявил, что взвесил все за и против и пришел к выводу, что в нынешнем положении никто, кроме императора, не может возглавить поход. Как полагаешь, к чему он клонит?

Бебий пожал плечами:

– Я не знаю, я не Пертинакс.

– И я не знаю. Я прошу тебя озвучить свое мнение на совете, только и всего. Повторяю еще раз, можешь предложить себя в главнокомандующие.

Он сделал паузу, выпил еще вина и заявил:

– Все, на сегодня хватит. Приглашаю тебя проветриться. Сегодня ты останешься у меня, я назначаю тебя своим гостем. Как тебе дичь, которую мы только отведали?

– Что-то потрясающее, – признался Бебий.

– К тому же у меня есть замечательное фалернское, которое только что доставили во дворец.

– Государь, у меня есть просьба.

– Говори. Готов исполнить все, что бы ты ни попросил. Желаешь, чтобы тебя обеспечили женской лаской? Сделаем. Есть у меня «огурчик», пальчики оближешь. Его уже и Переннис, и Витразин попробовали – говорят, что-то необыкновенное. Буря и страсть, а вопит так, что в городе слышно. Потрясающе!

Заметив, как изменился в лице Бебий, император рассмеялся.

– Я не настаиваю. Не хочешь – не надо, спи один в холодной постели. Что за просьба?

– Государь, разреши Тертуллу вернуться в Рим. Десятый год поэт живет в Африке. Он раскаялся и молит о прощении.

– Это какой Тертулл? Который спал с моей матушкой? А что, его до сих пор не помиловали? Ничего не скажешь, был весельчак. Теперь, наверное, поумнел. Хорошо, Бебий, пусть возвращается в Рим, но только при одном условии. Никаких шуточек, намеков, эпиграмм. Пусть займется описанием моего славного царствования. Договорились?

– Да, мой государь.

* * *

В военном лагере Бебий привык ложиться с заходом солнца, так что за полночь он уже не мог скрыть зевоту, и государь милостиво разрешил ему отправляться спать. В такой поздний час легату было трудно состязаться в жизнерадостности с друзьями Коммода.

Шум во дворце не стихал долго. Бебий проклял демонов, затащивших его в это аидово гнездо, в эту пыточную, где без конца вопили, ругались, хохотали. Друзья цезаря декламировали бессмертные строки Вергилия, старались перекричать друг друга, а то вдруг начинали соревноваться в умении дудеть в трубу. В лагере Бебий всегда спал вполуха, служба приучила реагировать на каждый непонятный, незнакомый звук, потому что на вражеской территории всякий подобный окрик, свист, птичья трель, совиное уханье, трубный рев оленя могли таить опасность. Здесь опасности не было, но пересилить себя трудно – каждый раз, как во дворце кто-то начинал голосить, петь, бряцать, он вскидывал голову. Окончательно допекла его ссора в коридоре, рядом с его дверью.

Началось с душераздирающих криков и громкой ругани, на которую не скупился взволнованный женский голосок. Затем кто-то завизжал, заохал, в ответ послышались звучные шлепки. Бебий рывком сел на ложе. Из коридора неслось: «Ой, убивают! Уберите от меня эту безумную! Отнимите у нее кинжал!» – все комком! – затем тончайшее «Ой-ё-ё-ё-ё-ё-й!» и наконец кто-то рявкнул басом: «Лярвы вас раздери, что здесь творится?!»

Бебий не выдержал и выскочил в коридор.

У дверей спальни императора шла отчаянная борьба. Какая-то молоденькая девица с распущенными волосами, в разорванной тунике, совершенно обезумевшая, пыталась достать кинжалом до смерти напуганного, нарумяненного и надушенного Саотера, который, по-видимому, направлялся в спальню Коммода. Визжал вольноотпущенник, грозила и нападала девица. Ее пытался удержать могучий преторианец, однако и ему было нелегко справиться с напором, который выказала неизвестная злоумышленница. Разгневанный, появившийся в окружении толпы слуг император, которому принадлежало: «Лярвы вас раздери!..» – тоже пытался разнять дерущихся.

На лице вольноотпущенника кровоточила глубокая ссадина. Он пока не замечал ее, однако стоило ему провести рукой по щеке, потом заинтересованно оглядеть ее – отчего ладонь намокла? – как он тут же потерял сознание и опустился на пол.

Коммод рассвирепел, принялся кричать на девицу – как она смеет врываться в государевы покои, поднимать здесь шум! Ступай на кухню, там твое место! Затем попытался ударить ее. Девица смело подставила ему обнаженную грудь и ответила что-то совершенно невообразимое: «Ты не смеешь меня прогонять! Я твоя супруга! Почему