Родина - Анна Караваева

— Нет.

Ясное понимание того, что все высказываемое сейчас парторгом исключительно важно, заставило ее окончательно успокоиться.

— Помните, Соня, вы мне передавали содержание вашего разговора с отцом по поводу его обиды на нас, на руководство завода? Вы ему совершенно верно ответили, и вы представляете себе, Соня, что это значит? Два года не быть на производстве, не знать, как далеко шагнула вперед техника военного времени благодаря широкому фронту новаторской мысли…

— Это значит сильно отстать, — докончила Соня.

— В том-то и беда вашего отца, Соня: он все еще живет прошлым — своим прежним положением главного инженера, когда он считался одним из самых видных специалистов города. Николай Петрович рассказывал мне, что у инженера Челищева большей частью все шло гладко… и, наверно, он даже был вполне доволен собой. Вы, конечно, можете продолжать попытки переломить его настроения. Но сомневаюсь, что вам это удастся. Мои наблюдения, например, заставляют думать, что Евгений Александрыч даже как-то закоснел в этих отсталых настроениях. Может быть, вашему упрямому отцу доведется ценой многих тяжелых переживаний прийти наконец к пониманию своей ошибки.

Уже дома, в вечерней тишине, Соня додумывала слова, которые Пластунов сказал ей в заключение их беседы:

— Каждый советский человек только в тех случаях живет подлинно полной жизнью труда и мысли, когда его сознание и опыт всегда находятся в боевой готовности — понять, заметить, освоить новое. Если этого нет, перед всяким членом нашего общества, какой бы высокий пост он ни занимал, всегда может возникнуть трагедия отсталости.

«Трагедия отсталости! — напряженно повторяла себе Соня. — Неужели папа не понимает, что так может оторваться от всех?»

В квартире было тихо, дома была только няня.

— Все сидишь, думу думаешь, ангельска ты моя душенька? — сожалеюще спросила она, войдя в комнату.

— Почему это «ангельская»? — пошутила Соня.

— Болеешь ты душой за большие дела, я ведь все вижу. Что-то, Сонюшка, зол нынче ходит Евгений Александрыч! На Чувилева, на всех верхних парнишек, — няня показала рукой в потолок, — на Артема Сбоева зол и в обиде на них ужасной. И чувилевцам беспокойно, — как пришли, так и жужжат у себя наверху.

— Да у них там спор идет, — сказала, прислушиваясь, Соня. — Я поднимусь к ним.

Появившись на пороге низенькой комнаты с черным квадратом занавешенного окна над балконной дверью, Соня шутливо спросила:

— Что у вас тут за происшествие, ребята?

Чувилев, расхаживавший по комнате, быстро обернулся. Увидев его расстроенное лицо, Соня поняла, что тут не до шуток.

— Да что… — взволнованно вздохнул Чувилев, кивая в сторону Анатолия и Сережи, — раскололись мы во мнениях!

Сунцов сидел на своей узенькой, дачного типа койке и держал на коленях раскрытую книгу. Соня быстро заглянула в нее. Страница начиналась строками:

Сочтемся славою —                         ведь мы свои же люди, —пускай нам                общим памятником будетпостроенный                   в боях                           социализм.

«Нет, они не о Маяковском спорят!» — подумала Соня, но спросила опять:

— Да говори же, Анатолий: в чем дело?

— Пусть он сам повторит, что сказал! — вдруг смешно, по-петушиному, вскрикнул Чувилев. — Ага, небось, стыдно?

— Ясное дело, стыдно! — поддержал своего тезку Игорь-севастополец, сверкнув глазами в сторону Сунцова.

— Нет, почему же, — не спеша заговорил Сунцов, и его красивое, прямоносое лицо приняло бесстрастное выражение. — Я могу повторить, пожалуйста! Я считаю, что нечего лезть на рожон: если начальник цеха запретил, так пусть он и отвечает!

— А я еще думаю, ребята… — благодушно вздохнул Сережа. — Нужно ли нам здесь, в родном нашем городе, повторять то, что мы делали в эвакуации? Сводки Информбюро такие чудные, ну просто красота! Красная Армия к границам Румынии и Чехословакии подходит, может быть, и война скоро кончится.

— Ребячий разговор! Тогда, значит, по-твоему, всякому новаторству уже совсем конец? — едко спросил Игорь-севастополец. — В мирное время наш Сергей Петрович, пожалуй, будет первым лежебокой на заводе, а?

— Поди ты к черту! — рассердился Сережа, но Сунцов повелительным жестом остановил его:

— Не отводите разговора в сторону, товарищи. В конце концов, мы взрослые люди и можем каждый иметь свое мнение. Я считаю, Игорь…

Сунцов встал, положил томик Маяковского на стол и, вскинув голову, строго взглянул на Чувилева:

— Я считаю, Игорь, что итти нам против цехового руководства просто не стоит. Это значит, что готовить наше приспособление нам придется под страхом риска, неудачи… Глупо, знаешь ли!

— А когда мы на Лесогорском заводе приступили к этому делу, мы ведь вначале тоже рисковали: выйдет — не выйдет… А почему сейчас я должен отступить перед запрещением начальника цеха? — уже разгорелся Чувилев. — Не он один старается, и мы тоже для нашего государства работаем!

— А бригада? — звучным, требовательным голосом произнес Сунцов. — Что скажет бригада? Ты подумал об этом, романтик, любящий красивые слова? Может быть, мы не захотим тратить нервы и ссориться с руководством цеха?

— Хорошо! — твердо сказал Чувилев. — Немедленно уточним этот вопрос. Итак, ты первый не желаешь бороться, отступаешь, — жестко начал Чувилев и загнул указательный палец на правой руке.

— Это не отступление, а убеждение в том, что… — торопливо заговорил Сунцов, но Чувилев резко отмахнулся:

— А!.. Словами не загородишься, когда суть гнилая. Теперь ты, Сергей, ну?

Сережа потер переносицу, хотел, по привычке, дурашливо хохотнуть, но посмотрев на серьезное лицо Сони, промолвил со вздохом:

— Что ж, я за тебя, посмотрю, что выйдет.

— И на том спасибо, — усмехнулся Чувилев. — Теперь ты, Игорь.

— Мое мнение тебе хорошо известно, — решительно ответил севастополец. — Я за тебя, без всяких там «посмотрю»!

— И я за тебя, Игорь Чувилев, — сказала Соня и протянула руки обоим тезкам.

После ухода Сони спор в мезонине продолжался.

Сунцов, злой, с пылающими щеками, крупным шагом ходил по комнате, порой останавливаясь перед Чувилевым:

— Пойми ты, пойми: я не из-за лени отказываюсь! У меня слишком много задумано, я намерен всерьез работать над собой. Я это право честно заработал, черт возьми! Видишь, книги? Герцен, Чернышевский, Ленин, Сталин… Открой любую из этих книг и убедись по записям, что я их изучаю, я мыслю… А хочешь, я тебе сейчас продекламирую наизусть не одно, а целый десяток лирических стихотворений Пушкина? Веришь?.. Ага, очень рад! А известно тебе, что на первомайском концерте я буду выступать? И это не хоровые песенки, как прежде, а знаешь что? Ария Онегина: «Вы мне писали, не отпирайтесь…» — и другая ария…

— Ария, ария! — передразнил Чувилев. — Это перед Юлечкой ты можешь хвастаться, будто все само собой тебе в руки свалилось. Да спроси свою совесть: кто тебе во всем помог? Заводский коллектив тебе помог, все, что в тебе есть хорошего, подхватил, разжег. На заводе ты в комсомол вступил, а ты боишься «рисковать», время, нервы тратить… Эх! Ты воображаешь, что самим собой силен, а ты общим делом силен!.. — горячо и возмущенно говорил Чувилев.

Игорь-севастополец и Сережа не раз переглядывались, видя, как все заметнее истощались доводы Сунцова и как они наконец иссякли совсем.

— Ну, хватит, — уступил Сунцов. — Уж так и быть, рискнем. Гасите свет, ребята.

Мартовское утро выдалось теплое, солнечное. Ольга Петровна, придя на стройку, весело высунулась в окно.

— Хорошо-то как, Ксения…

Неширокая улица, залитая утренним солнцем, теперь выглядела людно и оживленно. Напротив стояла в лесах двухэтажная коробка разрушенного дома. Высокие столбы, переходы и загородки, окружавшие дом, ярко желтели, отбрасывая на сугробы возле дороги синеватые перекрестья тонких теней. И дальше по обе стороны улицы весело светлели то здесь, то там просторные клетки строительных лесов, за которыми, казалось, стояли уже готовые, новые стены. Да и к тому же так свежо пахло отовсюду смолистыми сосновыми плахами и так звонко перекликались в чистом воздухе голоса людей, что и вся улица показалась Ольге Петровне совсем новой, как будто здесь до прихода ее ничего не было.

Ольга Петровна, тихо улыбаясь своим тайным думам, еще раз оглядела улицу.

Синие тонкие переплеты теней струились на снегу. Дорога, сугробы отливали ровным искристым блеском, будто осыпанные елочным инеем, и белые облачка на голубом небе напоминали нарядную елочную вату.

— Знаешь, Ксения, как теперь приятно видеть, что наш дом первый будет готов! Соседи наши только еще леса поставили, а мы наш домик уже под крышу подводим.