Мир Приключений 1955 (Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов) - Владимир Попов

— Вестфольдинг переносит и беду и удачу с твердым сердцем, — утешал Оттар Эстольда. — Успокойся, я дам тебе нового «Дракона». Не такого же, а прекраснейшего. Он будет обладать быстрым ходом, будет сильнее и устойчивее на волнах. Я построю его вместе с тобой, и ещё много лет мы будем пенить море и писать на волнах наши руниры.

Драккары повернули влево от устья Двин-о. Теперь они пойдут до стоянки Расту и свернут прямо на север, по пройденному пути, чтобы не потеряться в Гандвике и вернуться в Нидарос.

Берег с лесами, полными соболей и других ценных зверей, для сбора шкурок которых не нашлось рук послушных данников, оставался на юге синеватой полосой. На море было тихо.

ЭПИЛОГ

Тревога Оттара оказалась не напрасной: в числе других свободных ярлов был выброшен с земли фиордов и владетель Нидароса. Путешествие к устьям реки Двин-о отбило у него охоту к открытиям и к поискам на Востоке. Пользуясь политической разрухой в Западной Европе, викинг обосновался в устьях Луары. Долгие годы он терзал атлантическое побережье. Он не боялся подниматься по Луаре на сотни километров, брал штурмом, грабил и жег такие большие города, как Тур, Нант, Орлеан. Хроники тех лет не находят достаточно слов для описания бедствий, причиненных Оттаром-вестфольдингом. Некоторое время он был близок к королю саксов Альфреду Великому. Просвещенный король составил описание жизни Оттара в Нидаросе и его похода на Двин-о. Так Оттар вошел в историю.

Затем Оттар ворвался в Сену и захватил землю Брэй, расположенную в бассейнах рек Эптэ и Анделль, притоков Сены. Он стал независимым сеньором-королем, но никогда не оставлял замашек морского разбойника. Уже глубоким стариком, в 911 году Оттар пал в битве при Бодансфиэльде, в Англии, близ реки Северн.

В начале XIII века королевство Брэй, управлявшееся более трех столетий потомками Оттара, было завоевано королем французов Филиппом Августом.

Ни одна хроника, ни одна летопись не может сообщить ни одного дела, которое Оттар или его потомки совершили для блага людей…

До нурманнского разоренит биармины и поморяне смотрели на море, как на обширное неисчерпаемое угодье, где рыбы, тюленей, моржей, китов и прочего морского зверя хватит на всех и до скончания веков. Нурманны научили думать иначе.

Поморяне и биармины общими силами отстраивали Усть-Двинец, спешили до зимы поставить теплые избы. Однакоже одновременно с этим они рыли рвы, готовили брёвна для крепкого тына.

Кто знал, не вернутся ли нурманны? Нурманны убили прежнее спокойствие души, больше оно не вернулось. Но люди упрямо строились на прежнем месте.

Общая беда, страшные общие испытания теснее сплотили новгородских выходцев и биарминов. Им нечего было делить, не о чём было спорить. Новгородское Небо-Сварог и Земля-Берегиня хорошо сжились с биарминовской Йомалой-Водой.

В новом Усть-Двинце оседали новые семьи биарминов, ставили дворы по новгородскому примеру, перенимали новгородские обычаи. Поморяне же воспринимали биарминовские навыки. Слияние происходило незаметно, так как отношение к роду, к взаимной поддержке родичей, к пользе послушания старшему в роде было общее у новгородцев и биарминов. Всем были понятны основы доброй Новгородской Правды, заключавшиеся в человечном признании равного права всех людей на вольность и на блага земли.

Во дворе старшины Одинца жил новый, особенный человек. Его нашли едва живым на берегу Двины, ниже того места, где затонул наибольший драккар вестфольдингов.

Человек, как зверь шерстью, зарос черным волосом и, как зверь, — без речи. На его шее был медный обруч с нурманнской буквицей «R», а на ноге — цепь, прикованная к вырезанной из днища драккара дубовой доске. По доске-го поморяне лучше Оттара поняли причину гибели «Дракона».

Черпальщик до самой зимы молча и дико, не боясь холода и дождя, просидел в углу двора. С наступлением морозов он забился под лавку.

Ребятишки боялись человека-зверя, потом привыкли; и он, как видно, привык. К середине зимы черпальщику сделалось легче. Он, как маленький, ходил повсюду за хозяйкой Заренкой, таскал воду, дрова.

И горько и радостно было наблюдать, как в изувеченной нурманнами душе затеплилась живая искорка. Диво: он пытался учиться говорить!

С весны черпальщик мог делать простую мужскую работу. На работе он окончательно освоил человеческую речь, но лишь через два лета стал припоминать и складывать слова рассказа о своей прежней, страшной жизни.

В год нурманнского разорения Одинцу шло тридцать четвертое лето, а Заренке — двадцать восьмое. Они чисто прожили свою первую жизнь и вторую сумели начать со зрелой силой познания себя и других.

Не скоро возобновились в Одинцовом дворе прежние достатки. А жизнь спорилась. Помощники Ивор и Гордик подрастали, за ними шли другие. Теперь Заренка не скупилась для мужа на доброе, любовное слово и, в счастливом браке, больше не отказывала Одинцу в сыновьях и дочерях. Одинец жил без былой тоски, со спокойным, сытым сердцем. Чего ещё нужно человеку!..

И ещё по-иному увеличился род Одинца и Заренки. После нурманнского разорения осталось много вдов и сирот. Не разбираясь в племени, поморяне и биармины подбирали безотцовщину. Заренка жадно тянулась пригреть несчастных. В семье Одинца воспитывались шесть ребятишек из рода замученного вестфольдингами Расту и трое Отениных.

Большой и крепкий, как земля, род, хотя без титулов и без родословных. Не каждый ли, разглядывая нетленную ткань истории родины, захочет найти таких предков!

Поправляясь от нурманнского разорения, поморяне, памятуя заветы своего первого старшины, Доброги, заглядывались на море:

— А дальше там что же?

Учились строить и строили глубокодонные, устойчивые под парусом на морской волне, широкобокие лодьи, не боялись надолго уходить в море.

В их речи появлялись названия новых мест и морских мысов: Май Наволок, Крипун, Земляной, Кекурский, Шаронов, Кола, Колгуев, Жогжин, Кончаловский Наволок, Кара, Терский берег, Вайгач, Моржовец-остров, Грумант и другие…

Кирилл Андреев

Три жизни Жюля Верна

КТО ОН?

— Да кто же такой, в конце концов, Жюль Верн? — воскликнул в отчаянии один американский репортер, прибывший в Париж, чтобы побеседовать со знаменитым писателем. — Быть может, его вовсе не существует?