Отдел убийств: год на смертельных улицах - Дэвид Саймон

– Нет, – слышишь ты себя. – Подождите.

Он ждет – а куда ему торопиться. Стоит в приемной Синайской больницы и наблюдает за тем, как рушится твой мирок. А затем называет тебя лживой гнидой, говорит, что и пары часов не пройдет, как они сопоставят кровавые пятна на той лестнице с кровью на твоем новеньком бинте. Об этом ты тоже не подумал, да?

– Ну ладно, я там был, – отвечаешь ты. – Но я их не убивал.

– Неужели? – удивляется коп. – А кто же тогда?

– Один ямаец.

– Имя?

А сейчас хорошо подумай, дружок. Хорошенько.

– Я не знаю, как его зовут. Но он и меня порезал. Сказал, что убьет, если я его выдам.

– Так и сказал? И когда он это сказал?

– Когда отвез меня в больницу.

– Это он тебя привез? – спрашивает коп. – Их, значит, убил, а тебя только порезал, да еще и до больницы подкинул.

– Да. Я сначала убежал, но…

Он отворачивается, спрашивая ординатора, готовы ли тебя выписать. После чего оглядывается на тебя со странной улыбкой. Если бы ты его знал, если бы ты вообще хоть что-то знал, то понял бы, что он уже над тобой смеется. Он признал в тебе кровожадного сученыша и записывает в сотню таких же этого года. Братья Фуллард, в крови и окоченевшие в утреннем свете своих спален, уже стали черными именами на лэндсмановской стороне доски.

Ты едешь в их штаб в машине с решеткой, вцепившись в свою байку и надеясь, что еще выкарабкаешься. Ты думаешь – если этот процесс можно так назвать, – что как-нибудь втюхаешь им таинственного джейка, который порезал тебе руку и отвез в Синай.

– Расскажи об этом ямайце, – просит беловласый детектив постарше, посадив тебя в одну из их допросных. – Как его зовут?

Он садится за стол напротив и таращится своими голубыми глазищами, словно морж.

– Я знаю только его кликуху.

– Ну? И?

И ты называешь. Настоящую кликуху настоящего джейка – чувака лет тридцати, который, как ты знаешь, живет в квартале от Фуллардов. Вот теперь ты соображаешь, дружок. Подкидываешь достаточно, чтобы показалось правдой, но недостаточно, чтобы можно было разработать.

– Эй, Том, – обращается беловласый детектив к копу помоложе, который пришел с ним. – Отойдем на секундочку.

Ты видишь их тени по ту сторону одностороннего окошка в двери, наблюдаешь, как они беседуют в коридоре перед допросной. Старый морж уходит. Ручка поворачивается и возвращается тот второй полицейский, итальянец с ручкой и бумагой.

– Я возьму у тебя показания, – начинает он. – Но перед этим мне нужно ознакомить тебя с правами…

Коп медленно говорит и пишет, давая тебе время продумать версию. Ты пришел, чтобы кайфануть с Ронни и его братом, говоришь ты. Потом они позвали ямайца, и вскоре началась ссора. Никто не заметил, как Джейк пошел на кухню за ножом. Зато ты видел, как он этим ножом зарезал Ронни, а затем и брата Ронни. Ты схватился за нож и порезался, после чего сбежал. Позже, когда ты шел домой, ямаец подъехал на машине и велел садиться. Сказал, что против тебя ничего не имеет, что тебя он не мочканет, если будешь держать рот на замке.

– Вот почему я сначала соврал про забор, – говоришь ты, глядя в пол.

– Хм-м-м, – отвечает молодой коп, все еще записывая.

Вдруг возвращается беловласый морж с черно-белой фоткой – того самого ямайца, чью кликуху ты назвал меньше десяти минут назад.

– Этот? – задает он вопрос.

Господи. Сука. Ты не веришь своим глазам.

– Он, ну?

– Нет.

– Вот же ты пиздобол, – говорит морж. – Это мужик, которого ты описал, и живет он в угловом доме, прямо как ты и сказал. Хватит ссать мне в уши.

– Нет, это не он. Это был другой, похожий на него…

– А ты думал, мы не поймем, о ком ты, да? – спрашивает он. – Но я там раньше работал. Я много лет знаю семью, о которой ты говоришь.

Ему сказали только кликуху – а он, блин, через десять минут возвращается с фоткой. Тебе не верится, но ты просто не знаешь моржа, не знаешь, что его память – это оружие. Не знаешь, иначе не сказал бы ни слова.

Через несколько месяцев, когда дело попадет в руки помощницы прокурора, глава ее судебного отдела скажет, что это верный проигрыш, сплошные косвенные улики. Это был бы твой шанс, если бы на обвинительном заключении не стояли имена Уордена, Лэндсмана и Пеллегрини. Потому что Уорден не постесняется воспользоваться связями и поговорит напрямую с главой судебного отдела, а Пеллегрини объяснит помощнице, о чем сказать на заседании. И в конце концов против тебя выйдет свидетельствовать Лэндсман, раскатав в суде Бот твоего общественного защитника в лепешку, подкрепляя каждый ответ таким количеством фактов, предположений и слухов, что в какой-то момент ты сам смотришь на своего юриста в смятении. В итоге не сыграет никакой роли, что перед судом в трасологической лаборатории испортились все образцы крови, что прокуроры не хотели браться за дело, что ты выступил сам и наврал с три короба про кровожадного ямайца. Все это не сыграет никакой роли, потому что, как только ты взял тот кухонный нож, ты уже принадлежал им. И если ты не понял этого сейчас, то еще поймешь, когда твой адвокат защелкнет кейс и велит тебе встать и проглотить двойное пожизненное от рассерженной Эльсбет Бот.

Но сейчас, прямо сейчас в этой каморке, ты все еще сопротивляешься, изо всех сил стараешься казаться само́й несчастной невинностью. Ты никого не убивал, продолжаешь утверждать ты, когда приходит с наручниками охранник из автозака, это все ямаец. Это он убил обоих, это он порезал тебе руку. По пути к лифтам ты озираешься в коридоре и офисе, смотришь на тех, кто все это с тобой делает – на беловласого, на молодого и темноволосого и на сержанта, наехавшего на тебя в больнице, – все трое стоят уверенные в себе. Ты все еще мотаешь головой, умоляешь, изо всех сил разыграешь жертву. Но что ты вообще знаешь о настоящих жертвах?

Через четыре месяца ты станешь для них вопросом в викторине. Через четыре месяца, когда им в почтовые ящики упадут написанные под кальку повестки в суд, люди, лишившие тебя свободы, взглянут на твое имя печатным шрифтом и задумаются, что это еще за хрен: Уилсон, Дэвид. Суд присяжных по шестой части. Господи, подумают они, Уилсон – это который? Ах да, двойное в Пимлико. Точно, отморозок с байкой про ямайца.

Со временем твою трагедию отправят в картотеку