Леопард с вершины Килиманджаро (сборник) - Ольга Ларионова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Все, - сказала Фират, - ты можешь лететь. Корабль не был сломан. Он просто... не слушался. Это прошло. Улетай.
В голосе ее не было ни грусти, ни горечи, она повернулась и тихо пошла к морю.
Он знал, он чувствовал, что его не обманули, что корабль исправлен и он может сейчас же, сию минуту лететь домой, к Земле, - и не мог этого сделать. Белая фигурка медленно брела к морю, и что-то было не так, чего-то он не понял, не доделал, и, сам не зная, зачем, он крикнул: "Фират, погоди!" - и побежал к ней.
Он догнал ее у самой воды. На его крик она не обернулась.
- Погоди, Фират, - сказал он, переводя дыхание. - Так же нельзя, в самом деле. Ведь я сейчас улечу, и мы можем никогда больше не встретиться.
Она спокойно смотрела на него. Ну да, он улетит, они действительно никогда больше не встретятся, но ее это не тревожило. Что ей-то до этого?
- Погоди, Фират. Ведь ты даже не спросила, откуда я. Может быть, твой отец или те, что были с ним, когда-нибудь захотят прилететь к нам, на Землю... на ту планету, откуда я родом? Ведь вы можете это?
Фират медленно покачала головой.
- Они все очень заняты. Там. - Она махнула рукой в сторону материка, где раскинулся желтый город. - И там. - Она вытянула руку вверх, указывая прямо в небо.
В первый раз в ее ровном голосе он почувствовал едва уловимый оттенок горечи - они все очень заняты.
- А может быть, ты, когда подрастешь?..
Она снова покачала головой.
- Твоя планета нам не нужна. Ведь вы даже не умеете... - она не знала необходимого слова. Она пощелкала пальцами, как делают это люди, припоминая что-нибудь, и вдруг у нее из-под пальцев начали выпархивать огромные, величиной с крупную лилию, мохнатые снежинки. Они таяли, не долетев до песка, а пальцы Фират начали приобретать бронзовый отблеск, и вдруг засверкали нестерпимым блеском настоящего червонного золота, она ударила в ладони - и над песками прокатился оглушительный, стозвучный удар огромного гонга.
И тут же руки девочки стали прежними.
- Вы не умеете так, - тихо, словно извиняясь, проговорила Фират. - Вы не умеете...
- Творить чудеса, - подсказал Волохов. - Этого мы и вправду не умеем. И все же, если вы только можете, прилетайте к нам, на Землю. Чудес у нас нет. Но у нас есть солнце, не такое, как у вас, - бледненькое, словно мелкая серебряная монетка, - нет, наше солнце золотое, как твои ладони пять минут назад, как цветок одуванчика - вот какое. - И он рисовал на влажном и плотном песке, какой это цветок, и в узких бороздах рисунка тотчас набиралась вода. - Оно желтое, рыжее, нестерпимое...
Они тихо шли по узенькой полоске омываемого водой песка, и Волохов все говорил, и нагибался, и рисовал что-то, и они тут же переступали через этот рисунок и шли дальше, и он снова говорил о Земле, о ее морях, умеющих быть любыми - от пурпурных до молочно-белых, о лиловых вершинах гор, о зеленых Лунных ночах над стоячей водой уснувших рек, о тонкой яблочной прозрачности предутреннего неба, о чеканной бронзовой дорожке, по которой можно добежать до самого солнца, если оно не успеет спрятаться за море; он рисовал на песке маленьких, не больше суслика, кенгуру и огромных, величиной с утку, божьих коровок. В стройную шеренгу знаков зодиака вклинились колдовские пентаграммы мирских звезд и курчавые пеньки актиний, а у самой-самой воды, прикрыв морду хвостом, свернулся калачиком абстрактный кот - так, во всяком случае, закончилась попытка Волохова изобразить всю нашу галактику. Крошечная точка, обозначавшая Землю, приютилась с краешку, где-то на хребте условного кота.
- Волохов, - сказала вдруг девочка, останавливаясь. Она в первый раз обращалась непосредственно к нему. - Не надо. Улетай.
Да, конечно, ведь так можно говорить, и говорить, и говорить, но он ничего не изменит, Фират никогда больше не встретится ему на пути. Земля не нужна им, она сказала. Но то, что он так долго говорил ей о Земле, вернуло его к прежней уверенности в себе, и теперь, когда ему оставалось только повернуться и идти к кораблю, вдруг стали неважны все эти ее чудеса, разрезанный скафандр, золотые ладошки и все такое, она была просто босоногой девчонкой Фират, которую он оставит здесь, у моря, на краю неведомой земли, чтобы никогда больше не увидеть; Волохов наклонился над нею, и она поступила так же, как это сделала бы на ее месте любая девушка на Земле - закрыла глаза.
Губы у нее были шершавые и очень сухие. Такие шершавые и такие сухие, что потом захотелось потрогать их пальцами, проверить, точно ли они могли быть такими. Но он только провел рукой по ее спутанным волосам, отделил тонкую длинную прядку и захлестнул ее вокруг смуглой шеи. Глаза она так и не открыла.
Волохов отступил на шаг, повернулся и пошел к кораблю. За его спиной, не шевелясь, опустив руки и не открывая глаз, стояла Фират.
Солнце стало голубовато-серым и, не дойдя до горизонта, начало медленно растворяться в пепельном мареве, подымавшемся навстречу ему с поверхности остывающего к вечеру океана. Песок под ногами стал совсем темным. Фират сделала еще несколько шагов и остановилась. Нет, не может так быть, не должно так быть, просто невероятно, чтобы она этого не нашла...
Она опустилась на колени и принялась шарить рукой по влажному песку. Волны бесшумно подкрадывались и касались ее пальцев. Шаги она услышала, только когда они были уже совсем рядом. Тогда она подняла голову и увидела отца.
- Почему ты не вернулась в город? - спросил он.
Она только покачала головой. Острые крупные песчинки больно врезались в коленки.
- Этот, - отец указал на дюны, где днем возвышался матовый конус корабля, - этот улетел?
Фират только наклонила голову.
- Так что же?
Фират медленно встала.
- Зачем ты отпустил его, отец? - спросила она. - Как мог ты просто так отпустить его? Как ты, мудрый и опытный, ты, знающий все, не понял, что это был такой же человек, как ты и я? Мне легко было ошибиться, я так мало еще знаю. Я приняла его за разумного зверя, такого же, как все мои говорящие звери, да и сам он сказал, что не умеет... Он назвал это творить чудеса. Он сам сказал мне, что не умеет творить чудеса...
Фират заплакала.
- А потом он говорил мне о той планете, с которой он прилетел, но я не помню, совсем не помню, о чем же он говорил. Я все понимала тогда, но сейчас не помню ни единого слова. Когда я впервые увидела его, я обратилась к нему на языках десяти звезд, ни одного из них он не знал. Его корабль перестал повиноваться ему, и я подумала, что он просто не умеет заставить его слушаться. Я думала, что он ничего не может, а он просто ничего не хотел...
- Что же он может? - спросил осторожно отец.
Фират еще ниже опустила голову.
- А когда пришло время ему улетать, он наклонился надо мной, положил мне руки на плечи, и тогда солнце, наше маленькое белое солнце стало вдруг огромным и совсем золотым, словно собрало в себе все золото звезд, оно было таким жарким и нестерпимым, что зеленый песок пустыни стал тоже золотым, как цветы когоройни, покрывающие наши города, а далеко-далеко, по самому горизонту, поднялись невиданной высоты лиловые горы, легкие, как облака, с алыми сияющими вершинами. Золото не нашего солнца затопило пустыню, но былая зелень ее песков не исчезла, а собралась в одну огромную, неуловимо текущую реку, бесшумно впадающую в океан: зеленое светило, которого не было на небе, отражалось в этой реке. И не было в мире, во всем этом огромном мире ничего, что бы осталось прежним, отец!
- Что же было потом? - спросил он.
- Потом это солнце погасло, и наступила ночь...
Было уже совсем темно, и невидимые волны подбирались к ногам Фират. Начался прилив.
- Летим домой, - неожиданно мягко проговорил отец. - Летим.
- Нет, - сказала Фират. - Где-то здесь, на песке, он нарисовал мне, как найти его звезду. На песке, у самой воды.
Она протянула руку, и на ее ладошке вспыхнул неяркий зеленоватый светлячок. Она подула на него, чтобы ярче горел, и, подняв над головой свое маленькое чудо, пошла дальше по влажной дорожке гладкого песка, вылизанного приливом.
2
Мой родной Париж.
3
Боже мой, я путаю простые слова.
4
Мне все равно.
5
В этой чаще.
6
Если вы меня сейчас же не отпустите…
7
Мы на дне.
8
Невыносимо.
9
Тополиный пух.
10
Жаба.
