Перешагни бездну - Михаил Иванович Шевердин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И в том и в другом случае Моника была жертвой. И что ей грозила опасность, и смертельная притом, не вызывало сомнений.
— Как к тебе попала эта картинка? — спросил, поморщившись, доктор Бадма.
— Привез гонец из Хасанабада. Вы знаете — гонцы с подарками приезжают чуть ли не ежедневно. Этот — его зовут Бхат, раджпут, — он приезжает не первый раз. Отчаянный. С ним моя мегера-домоправительница отсылает донесения… Ездит в любую погоду. Он привез молитву на бумажке, серебряную банку с вареньем из мадждадийя, семицветный сосуд для благовоний. Ну и эту… эту гадость…
— Ты… ты ела варенье? — спросил доктор Бадма. В тоне его прозвучал такой испуг, что Моника с чувством признательности посмотрела на него и живо заметила:
— О, нет. Я посмотрела на картинку, и мне сделалось нехорошо. И я подумала… Но вы думаете?
— Сейчас можно ждать чего угодно. — Бадма осторожно повертел и баночку и семицветный сосуд, открыл и то и другое и осторожно понюхал. — Да, слишком много неприятностей натворила господам англичанам в Мастудже госпожа Белая Змея, чтобы они там у себя, в пешаверском бунгало, могли спать спокойно, да и Ага Хан…
— Нет, нет. Старичок ни при чем… Он очарован и… и меня лелеет и балует. Он не способен на такое… злодейство.
— Предположим. Но мы в Азии, да еще древней, а здесь и не такое возможно… — Он постучал пальцами по миниатюре, и она с легким шелестом, похожим на шипение, свернулась в тугой свиток. — Где тот, кто привез все это? Как могла попасть в подарки эта штука?
— Где Бхат? Он из рода Ага Хана, то есть из его касты. Он уже пять раз в холод и вьюгу приезжал. Бхат безропотный, верный пес Ага Хана.
— Дай-ка мне молитву твоего старичка… достопочтенного твоего нареченного.
Протянув сложенный листочек, Моника покраснела.
— Вы… вы меня упрекаете.
— Шучу… шучу. Гм… Очень интересно! А ты читала молитву?
— Нет, я присылаемых им молитв не читаю. Я плохо разбираю урду. Я еще не выучила…
— А вот в эту молитву надо было хоть заглянуть. Здесь не только на урду, здесь и на обыкновенном английском есть приписочка. И приятный женский почерк!
— Где? Где?
Внизу под текстом молитвы имелась приписка:
«Девочка, не заносись в своем величии. Ты вышла из послушания. Вспомни истину — враг без головы лучше, а красавица без головы хранит верность».
— Боже, это она! Мисс Гвендолен. Я пропала!
— Женский почерк, — заметил сухо Бадма. — Ясно теперь, это не твой старичок! Прикажи позвать гонца. Допроси его. Сделай так, чтобы я слышал.
Моника ударила в гонг. Вбежали прислужницы.
— Поставьте там ширму. Великий доктор займется в покое и тишине изготовлением лекарств. А вы приведите сюда усатого раджпута, гонца, посланца всесвятейшего моего жениха и повелителя.
Когда гонец Бхат, крепкий, широкогрудый раджпут, с почти черным лицом и длиннейшими усами был введен в приемную залу, там уже все изменилось. Горели светильники, пламя которых плескалось в жемчугах и самоцветах ладакских занавесов и японских лаковых ширм, отражаясь в зеркалах и сосудах. Невеста Живого Бога исчезла. Бхат не удостоился ее лицезреть. Он слышал лишь ее голос. «Серебряные колокольчики не звонят так нежно», — уверял он слуг после аудиенции. Бхата все так очаровало и ослепило, что он совсем не помнил, какие вопросы ему задавала Белая Змея. Но отвечал он с обстоятельностью, присущей человеку неграмотному, но добросовестному.
«В Хасанабаде вручили мне дары — мадждадийя — новое варенье, благовония в семицветном сосуде и молитву. Доехал я до Пешавера, слез. Закинул переметную суму на плечо и пошел в караван-сарай, где у меня всегда прикармливается кашмирская лошадка. Хороша она на перевалах да крутых тропах. Иду, значит, но тут шасть ко мне полицейские и отвели в английское бунгало с белыми колоннами. Посреди тенистого сада стоит. Там беловолосая английская бегим посмотрела дары Живого Бога, добавила свиток с печатью и сказала: „Бхат, я вижу тебя насквозь, до самого донышка твоей души. Ты поедешь, как тебе повелел Ага Хан, в Мастудж с дарами, но иди не к Белой Змее, а найди там-то и там-то человека по имени Ширмат. Он скажет, что тебе надо делать. Повинуйся ему во всем. Послушание — награда. Ослушание — гибель“.
В конюшне бунгало мне позволили выбрать самого отличного коня. Я не хотел. Я говорил: „А в караван-сарае у меня хорошая кашмирская лошадка, знающая перевалы и каменистые тропы“. Но там были два, подобные злым дивам, полицейских. Они и слушать про лошадку не пожелали, и мы поехали. Ехал я и думал: „Здесь что-то не то. Живой Бог не сказал ничего про Ширмата. Это злоумышление проклятых инглизов. Живой Бог приказал передать варенье, семицветный сосуд с молитвой в собственные руки своей невесте, а не Ширмату“. Но конные полицейские — дивы — не отступались от меня ни на шаг, даже когда я отходил от дороги по нужде. Сколько мы ни ехали, а мысль о награде и возмездии не оставляла меня. Не доезжая до мастуджского моста, я повернул коня со скалы прямо в реку. Высоко было, но ничего. Обошлось бы, но кто знал, что дивы-полицейские станут стрелять. Застрелили они коня. Вода кипела, словно в котле. Меня крутило и било о камни, но я не выпускал из рук переметной сумы с дарами. Холод сводил судорогой ноги и руки, я превратился в лед, но Живой Бог помогает своим детям. Вода вынесла меня на песок, а конные полицейские, погнавшие коней в поток за мной, утонули. Я закинул на плечо переметную суму и пошел на гору Рыба, к вам, госпожа».
Гонец рассказывал долго и многословно. Он всё возвращался к кашмирской лошадке, оставшейся в пешаверском караван-сарае и уверял: «Если бы она, я б давно ускакал бы в горах от дивов. Английский конь тяжел на ноги, где уж ему по горам ходить. Моя лошадка — птичка. Горные тропы понимает…»
Бхата выпроводили.
— Верных последователей имеет
