Изменник - Владимир Герлах

Въезжали в Шато Шинон…

В центре города недалеко от французской жандармерии и школы, где была первая рота и штаб батальона — самый лучший отель «Мон Репо», перед ним рогатки с колючей проволокой, у входа русский солдат с автоматом на изготовку, веранда со столиками, внутри прохладный темноватый зал, ресторан, столики, стойка, за ней испуганные супруги Картон, муж маленький толстяк с седеющей эспаньолкой, жена, высокая худая с пышными волосами, выкрашенными в медный цвет, прислуги, две потрепанные девушки, Анета и Мадо, с бестолковыми жестами и глазами жертв, идущих на заклание, торопливо разносили вино и суп.

Баер, Галанин, адъютант Бем, казначей Гоп и зондерфюрер Лот за большим круглым столом церемонно по-немецки кланяются перед тем как выпить. Уже успевший напиться, Баер кричит Галанину: «Ферфлюхте шайсэ! Я видел в соседней комнате букет цветов! Что это значит? Почему он не на нашем столе? Что за неуважение к немецким офицерам? Лес! Скажите хозяину, что бы немедленно он переставил букет на наш стол! Иначе!..»

Он совершенно потерял, голову получив знаменитую «карт блянш». Чувствовал себя здесь в Морване, но крайней мере так, как чувствовал себя Ромель в Африке, непобедимым и безжалостным. Галанин невозмутимо перевел Картону. Испуганный Картон объяснял шлепающими от страха губами: «Простите меня! Сегодня день Ангела моей жены, это подарок нашей знакомой семьи, я думал.» — «Думать будете потом, когда будете спать. Сейчас подчиняйтесь! Приказы командира учитесь исполнять беспрекословно! Ну!»

Через минуту букет был на немецком столе. Мадам Картон, которой стало нехорошо от испуга и негодования, ушла к себе и прилегла на диван, мосье Картон подгонял шепотом своих служанок: «Скоро! у господина офицера пустой стакан! Скоро, я вас умоляю!! Разве вы не видите, что он уже косится на меня? Да не этого, не пинара, наливайте «Шато де пап» И прежде всего ему! Нет не рыжему, черному с крестом, со значком на рукаве! Это русский! О ужас! какое несчастье! Мы все погибли! Попали в их лапы! В лапы этих русских зверей! Тех которые зверствовали в Дюне!» Сам бегал в подвал, трясущимися руками доставал самые заветные пыльные в паутине бутылки, приносил и благоговейно раскупоривал. Баер благодушно смеялся: «Видали? что значит действовать безжалостно! Рюкзихтслес!»

В городской комендатуре капитан Кнаф в своем кабинете предавался невеселым думам, всегда был пессимистом, несмотря на свое красное, веселое лицо. Теперь в особенности смотрел мрачно на будущее. Все шло к черту! Его работа здесь была совершенно бесполезной и ничего не могла изменить в неумолимой поступи рока! Подвал комендатуры был забит подозрительными французами. Несмотря на допросы с пристрастием, они не сознавались; приказы из Дижона становились все более бестолковыми и жестокими! Он должен был действовать не стесняясь в средствах, что бы добиться успокоения в умах, вплоть до расстрела без суда преступников. Этим приказам он не мог полностью следовать. Допрашивал с помощью полевых жандармов и немного избивал допрашиваемых, наиболее упрямых отправлял под конвоем в Невер, но сам не бил и не убивал. В особенности в последнее время после Нормандской победы союзников! Это было опасно и… поздно! все летело к черту! Теперь, с прибытием Восточного батальона, его миссия здесь заканчивалась, он сдаст все дела Баеру, вернее этому таинственному Галанину, который сегодня сюда приехал и… умоет руки! Нужно, пока не поздно отсюда уходить! Он это знал, потихоньку слушая радио Лондона. Подошел к радио приемнику, осторожно поставил его на Лондон, чуть слышно, что бы еще раз послушать, вчера он не понял хорошо в чем дело… приложив ухо к мембране слушал и позеленел от ужаса. Если эти негодяи не врали, они взяли Шербург и прорвали фронт на парижском направлении. Не может быть!

Он опять плохо понял! Чуть не пробил аппарат своей круглой побледневшей лысиной; услышав стук в дверь моментально перевел на немецкую станцию. Слушал пропаганду Фрича и больше ему не верил, обернувшись к двери коротко бросил «Я!» Вошел капитан Левюр, худой француз с выбритым до синевы лицом опереточного артиста: «Вот, господин комендант, последние донесения». Кнаф остановил его усталым движением руки: «Довольно! я ничего не желаю больше слышать! С сегодняшнего дня вы будете делать ваши доклады оберлейтенанту Галанину. Я ему сдаю всю работу по контрразведке!»

Левюр поднял брови: «Галанин? Кто это?» — «Офицер связи Восточного батальона! Он вам всем покажет, как показал в Дюне! Хотя он и немец, но в прошлом был русским. Он не будет таким мягким как я. С азиатской жестокостью, он добьется спокойствия в городе и в округе. Он своими руками уже успел задушить не одного преступника. А я устал, я умываю руки и запомните, господин Левюр, на моих руках нет крови ни одного француза!»

Отпустив Левюра, Кнаф пошел домой, где его поджидала любовница, — за бутылкой хорошего вина в объятиях, опытной в любовных наслаждениях француженки, забылся от забот и волнений.

Несчастье произошло совершенно неожиданно. Такое хорошее летнее утро, так весело и ярко светило солнце и пели птицы. Напутствуя Жукова, Галанин весело пошутил: «Так значит, Жуков, дрова сожгите, если эти бандиты из Арлефа не захотят их сами убрать. И смотрите будьте осторожны! Берегите себя и ваших молодцов! С Шурой не очень долго прощайтесь, успеете потом, ночью!» Уехали все на велосипедах весело и с песнями, за велосипедистами грузовик с пулеметом на всякий случай. А не доезжая Арлефа услышали один единственный выстрел и нужно же было, что бы эта единственная пуля попала прямо в сердце Жукову. Бросились в лес, поймали и застрелили мальчишку, который даже не успел бросить своего английского автомата, обыскали труп и забрали бумажник с документами и деньгами, потом поехали дальше исполнять задание уже под командой Козина. Тело Жукова положили в уголок грузовика, выгнали все население Арлефа, которое подбадриваемое криком и прикладами русских, сразу пораскидали злополучные штабеля дров. В обед вернулись обратно уже не такие веселые.

Заика Козин долго заикался и плакал, рассказывая о неприятности Галанину, который сначала не понял: «Обождите, говорите спокойно! медленно… если не можете, пойте! Не пойму! кто убит, кто это Степанович?» И только после песни Козина Галанин все понял и испугался: «Это несчастье! очень большое несчастье! Как его жена уже знает? Нет… слава Богу! Ее нужно подготовить! Я сам. Жукова хочу видеть! где он?»

Галанин был как в лихорадке, побежал во двор, приказал перенести труп в гараж, куда всегда сносили всех убитых. К нему подошел Красильников: «К вам идет Шура! она ничего не знает. Веселая, на граммофоне все утро играла. Он, ее Степан, купил вчера пластинок у украинцев… много хороших. В особенности одна: «Сердце, спасибо, что умеешь так любить!» Я слушал! мировая мелодия и слова!»