Оборотный город - Андрей Олегович Белянин

— Ага, хорошо, мне всё приснилось.

— Вот-вот…

— Могу, значит, хлопцам рассказать, что мы с тобой во сне…

— Убью, — неожиданно тихо сказал Прохор, словно бы решившись наконец на давно лелеемый поступок. — В конце-то концов, что такое двадцать лет каторги? Пролетят, и не замечу…

В один миг я был атакован бешеным бородатым медведем, сбит с ног, повален на землю, и только его тяжёлый кулак взлетел над моей физиономией, как…

— Иловайский-с! — тонко раздалось от забора. — Вы чем это там занимаетесь? Хватит-с друг другу рёбра пересчитывать, всё равно собьётесь. Идите-ка за мной.

— Чего? — не поняли мы с Прохором.

— Приказ вашего дяди! Да идёмте же, дела не ждут-с, милейший!

— Слезь с меня, — попросил я.

— Приказ есть приказ, — не стал спорить старый казак, помогая мне подняться. — А что ж там за дело, что вот так приспело, ни терпежу ни мочи, а хлопец спал полночи… С утра не присевши, толком не поевши, за каким лядом тащить его надо?

— Всё стихотворствуете-с? Одобряю, — важно поправил очки наш полковой лекарь. — В наши годы ведущие врачи всего мира очень рекомендуют-с сочинять рифмы и разгадывать шарады. Это укрепляет память-с и не даёт скатиться в маразм.

После таких слов уже я, крестом раскинув руки, защищал уважаемого Фёдора Наумовича от засучивающего рукава Прохора, возомнившего, что его назвали полным маразматиком, у которого одно спасение — стишки. В общем, со двора пришлось уйти быстро, а детали срочного дядиного вызова прояснять уже на ходу. Благо это не являлось ни военной, ни государственной, ни коммерческой тайной…

— Так что, собственно, его сиятельству от нас срочно запонадобилось?

— Молодой человек-с, — Фёдор Наумович сухо покосился в мою сторону, — ваш скромный офицерский чин не подразумевает, что заслуженный генерал казачьих войск-с обязан давать вам предварительный отчёт о том, зачем и почему он желает вас видеть. Ясно-с?

— Ты нас на «ясно-с» не бери-с, учёный крыс! — не преминул вступиться Прохор. — Коли есть вопрос, так не задирай нос. Знаешь ответ — скажи, в себе не держи.

— В смысле-с?

— Не нарывайся, короче, ответь по-человечески.

Наш полковой лекарь недовольно пошмыгал носом, откашлялся, сплюнул в лопухи и только тогда, понизив голос, драматически прошептал:

— Неизвестная инфекция-с…

— Чего? — переглянулись мы.

— Инфекция-с, сиречь по-простонародному зараза. — Он сделал круглые глаза под размер старенького пенсне и предупреждающе приложил тонкий узловатый палец к губам. — Сегодня утром-с, на рассвете, уже шестеро казаков обнаружили у себя на руках странные жёлтые пятна-с! Не болят, не чешутся, но подозрительно — с чего вдруг-с? Любое изменение пигментации человеческой кожи — это нездорово, господа! Я доложил о сём факте-с нашему атаману, и что же-с? За час подобные пятна были обнаружены-с ещё у десяти казачков! Трое из них офицеры, а согласно озвученного ныне приказа полк идёт на войну!

— И что? — неуверенно уточнил я.

— На войну! В Польшу, в цивилизованную Европу, и в таком виде-с? С жёлтыми пятнами на руках?! — искренне возмутился он. — Никак нельзя-с!

— А что можно?

— Ничего-с! Карантин, и нет вам никакой войны-с!

Прохор кивком головы дал понять, что дело и вправду плохо. Если царь-батюшка со своими умнейшими генералами штаба уже распланировал наше появление на театре военных действий в свой срок и час, а в полку обнаружена неизвестная медицине инфекция, то хренушки нас кто за бугор пустит! Эх, накрылись мои геройские планы с первым заграничным походом…

— Однако, — после минутного размышления опять полез в споры мой денщик, — ежели хлопцы холеру энту непонятную не знай где подцепили да друг по дружке рукопожатием разнесли, так в чём и горе? Не болит же! А коли внешний вид уж так непригляден, так можно на гусарский манер всем перчатки лайковые натянуть.

— Не согласится Василий Дмитревич, чтоб мы всем полком чего-то там гусарское натягивали, — абсолютно уверенно отмёл я. — Он вообще к гусарам свысока относится: дуэлятся почём зря, понту много, долгов ещё больше, пьют, как их же лошади, и в рядах гусарских без дворянского происхождения делать нечего — заплюют по маковку!

Кстати, кое в чём верно. Хотя гусарская традиция пить шампанское из дамской туфельки мне даже импонировала. Надо будет перед Катенькой так в следующий раз выпендриться. Если, конечно, настоящее шампанское раздобыть сумею, а второй раз пить это «российское» меня и по судебному приговору не заставишь.

— Глупости-с, — сурово прервал мои размышления Фёдор Наумович. — Это антинаучно и нелогично. Мало ли что сейчас не болит… А вдруг завтра заболит-с, так-с что хоть руку режь, а? Будем отправлять-с весь полк на ампутацию, а потом одноруких казаков-с на тихий Дон, до дома до хаты?!

Мы оба, устыдившись, кинулись успокаивать нашего разбушевавшегося врача, потому как на таком эмоциональном подъёме с него станется и за грудки взяться, он мужик безбашенный. До дядюшкиного двора дошли, уже примирившись, а вот на пороге хаты нас остановила…

— Мать честная, да то ж мумия египетская, — отступая мне за спину, перекрестился Прохор. — Я таких уродин в парижском музее насмотрелся. Ихний Наполеон в своё время всякого понапёр отовсюду, что под руку попадётся, вот небось одну в наших краях и обронил…

Мумия обиделась и грозно заступила нам дорогу. Я тоже не сразу разобрал, с кем имею дело, пока Наумович не растолкал нас в стороны, лишний раз проверяя бинты, меж которых лихо высовывалась рыжая прядь казачьего чуба.

— Это дядин ординарец. Досталось ему вчера, но вёл себя героем! В основном павшим. Ну, в смысле злобные враги потоптались на нём, как хотели, пока мы их на тот свет не выгнали. Без его помощи…

Рыжий ординарец что-то возмущённо забулькал, пытаясь грозить мне забинтованным кулаком, но что он мог сказать в своё оправдание? Да ничегошеньки! А ведь я его предупреждал по-хорошему, увидишь бесов — не заводись, в драку не лезь, меня позови. Ну, он, видать, всё ж таки полез, переоценил силы и возможности, кто ему виноват? Как говорит Катенька, сам себе злобный Буратино! Мы оставили понурого, умотанного до неузнаваемости ординарца мерить осторожными шажками пустой двор, и все трое без доклада вломились в генеральские покои.

Мой грозный дядюшка, убелённый сединами, увенчанный лавровыми венками со всех военных полей обширной Российской империи и всяческого зарубежья, сидел без мундира, в старых носках и тапках, прихлёбывал явно остывший кофе да что-то быстро царапал на листочке бумаги. Белое перо в его толстых пальцах казалось непростительно легкомысленным. Но что ещё хуже, и настроение у дяди было такое же — романтическое, возвышенное, в розовых бантиках и кружевных пассажах…

— Василий Дмитревич,