Маленький, большой - Джон Краули

— Поспеши, — проговорила Софи. — Пока еще светло.

— Давай быстрей, — Лайлак потянула его за рукав.

— Секундочку. Мне нужно кое-что найти.

— Смоки, ну же! — Софи топнула ногой.

— Не гони лошадей.

Смоки вышел в холл, включая по пути лампы и бра. Софи следовала за ним по пятам. Наверху он обошел все спальни, включил всюду свет и под нетерпеливым взглядом Софи осмотрелся. Мимоходом посмотрел в окно, на собравшуюся внизу толпу. День начинал меркнуть. Лайлак махнула ему снизу.

— Ладно, ладно, — пробормотал он. — Хорошо.

Включив все огни в своей и Элис комнате, он немного постоял, злясь и отдуваясь. Что, черт возьми, прихватить с собой? В такое путешествие?

— Смоки, — протянула в дверях Софи.

— Проклятье, Софи, сейчас.

Смоки открыл комод. Чистая рубашка нужна точно, и смена белья. Пончо на случай дождя. Спички и нож. Карманный, с тонкой бумагой, томик Овидия на прикроватном столике. «Метаморфозы». Отлично.

Теперь во что это сложить? Смоки пришло в голову, что он многие годы не уезжал из этого дома и потому не имеет даже сумки или чемодана. Где-то на чердаке или в подвале лежала сумка, с которой Смоки прибыл в Эджвуд, но где именно? Он начал распахивать дверцы глубоких стенных шкафов с кедровой внутренней отделкой (которых в комнате было полдюжины, так что сколько они с Элис ни пихали туда одежды, места всегда оставалось в избытке). Тянул за шнуры, фосфоресцирующие концы которых походили на светлячки. Заметил свой пожелтевший, когда-то белый, свадебный костюм — костюм Трумэна. А ниже, в углу… да, может, это подойдет. Удивительно, как в углах стенных шкафов скапливаются старые вещи. Смоки и не знал, что эта штука здесь. Он вытянул ее наружу.

Это был саквояж. Старый, поеденный мышами саквояж с застежкой в виде скрещенных костей.

Смоки открыл его и, странным образом что-то предчувствуя или вспоминая, заглянул в его темное нутро. Там было пусто. Из саквояжа потянуло затхлостью, как от прелых листьев, или от кружев времен королевы Анны, или от земли, когда перевернут лежавший на ней камень.

— Сгодится, — сказал он. — Сгодится, наверное.

Он кинул туда немногие собранные вещи. Они словно бы исчезли в объемистом внутреннем пространстве.

Что бы еще прихватить?

Смоки размышлял, держа саквояж открытым: стебель ползучего растения или ожерелье, шляпа, тяжелая, как корона; мелок и ручка, дробовик, фляжка чая с ромом, снежинка. Книга о домах; книга о звездах; кольцо. Словно живая (и это глубоко ранило Смоки), ему представилась дорога между Медоубруком и Хайлендом, и Дейли Элис, какой она была в тот день — День, когда они вернулись из свадебного путешествия, когда он заблудился в лесу. Когда услышал от нее слово «защищены».

Смоки закрыл саквояж.

— Хорошо, — сказал он.

Потянув саквояж за кожаные ручки, Смоки убедился, что он тяжелый, но от этого почувствовал себя уверенней. Казалось, эта ноша сопровождала его всегда, без нее он потерял бы равновесие, не смог бы идти.

— Готов? — спросила Софи, стоявшая в дверях.

— Готов. Наверное.

Они вместе спустились по лестнице. В холле Смоки помедлил, чтобы нажать костяные кнопки выключателей и осветить вестибюль, веранды, подвал. Потом они вышли на улицу.

— А-а-а-а, — загудели все собравшиеся.

Из Парка, из сада, с веранд и партеров они стянулись к Лайлак, к фасаду дома, к деревянному крыльцу, напротив которого поросшая травой подъездная аллея вела к каменным воротным столбам, увенчанным рябыми, как апельсины, каменными шарами.

— Привет-привет, — сказал Смоки.

Навстречу ему двинулись улыбавшиеся дочери, — Тейси, Лили и Люси — а за ними их дети. Все встали и начали переглядываться. Одна Мардж Джунипер все так же сидела на ступеньках крыльца: ей не хотелось переступать ногами без надобности, поскольку у нее в запасе оставалось слишком мало шагов. Софи спросила Лайлак:

— Ты поведешь нас?

— Часть пути, — Лайлак стояла в центре компании, довольная, но немного робевшая. Она сама не знала, кто из них продержится до конца, и для счета у нее не хватало пальцев. — Часть пути.

— Туда? — спросила Софи, указывая на каменные столбы. Все повернулись и посмотрели в ту сторону. Затрещал первый сверчок. Голубой, постепенно зеленевший воздух Эджвуда прорезали стрижи. Испарения остывавшей земли окутали дымкой дорогу по ту сторону столбов.

Не в тот ли самый миг, подумал Смоки, не в тот ли самый миг, когда он впервые миновал эти столбы, пали на него чары, с тех пор его не отпускавшие? В руке, державшей саквояж, закололо, словно били тревогу колокольчики, но Смоки их не слышал.

— А это далеко? — спросили державшиеся за руки Бад и Блоссом.

В тот день — день, когда он впервые шагнул в дверь Эджвуда, чтобы — в определенном смысле — никогда оттуда не выйти.

Возможно. Но не исключено, что это произошло раньше или позднее. Разве можно вычислить тот день, когда в его жизнь вторглось первое волшебство или когда он сам, ни о чем не подозревая, на него наткнулся. Ведь за первым вскоре последовало второе, потом третье; они сменяли одно другое по собственному закону, каждое определялось предыдущим, и ни одно нельзя было выбросить. Сама попытка их распутать повлекла бы за собой новые чары. Так или иначе, они представляли собой не цепочку причин и следствий, а последовательное удаление оболочек, китайские шкатулки, вложенные одна в другую, причем чем дальше продвигаешься, тем больше они становятся. Напуганный перспективой бесконечных изменений, Смоки радовался тому, что некоторые вещи оставались прежними, и главной среди них была любовь Элис. Она и позвала его в путешествие, только она могла стронуть его с места, однако Смоки чувствовал, что она осталась позади. В то же время он нес ее с собой.

— Мы должны встретить собаку, — проговорила Софи, беря его за руку. — И пересечь реку.

Стоило Смоки сойти с крыльца, как в его сердце начало зарождаться нечто: то ли предчувствие, то ли намек на откровение.

Все взвалили на плечи сумки и прочее снаряжение и, вполголоса переговариваясь, двинулись по подъездной аллее. Но Смоки остановился, поскольку понял, что через эти ворота ему нет хода; он не может выйти тем же путем, которым вошел. Слишком много чар этому препятствовало. Ворота не были прежними воротами, и он тоже переменился.

— Долгий путь, — сказала Лайлак, увлекая мать за собой, — долгий-долгий путь.

С обеих сторон его опережали попутчики, нагруженные багажом, державшиеся за руки, но он встал как вкопанный. Он все еще хотел, все еще стремился вперед, но только не передвигал ноги.

В день венчания они с Дейли Элис ходили меж гостями, сидевшими на траве. Многие дарили им подарки, и все без исключения говорили «спасибо». Спасибо, потому что Смоки хотел, хотел взять на себя этот труд во всей его полноте; прожить свою жизнь ради других, в кого он даже по-настоящему не верил; тратить себя, чтобы довести до конца Повесть, в которой ему не было отведено роли. И вот он сделал это, и все еще хотел, но благодарить его не было смысла ни теперь, ни раньше. Ибо — подозревали они об этом или нет — Смоки знал, что Элис стояла бы в тот день рядом с ним перед алтарем даже в том случае, если бы они не выбрали его ей в супруги; воспротивилась бы их воле, не отреклась бы от него. Он в этом не сомневался.