Портреты святых. тома 1-6 - Антонио Сикари
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этой изысканной гостиной формировалось духовное возрождение Франции и туда стекались самые новые религиозные движения, берущие свое начало в Испании, в Италии, в Рейнских областях.
Франсуа посещал ее ежедневно. Самым обсуждаемым вопросом было: следовало ли предпочесть северную мистику, проповедовавшую единение с Богом в обход всякого человеческого посредничества (и даже в обход самой человеческой природы Христа), или же новую испанскую мистику, о которой свидетельствовали и которой жили кармелитские монастыри Терезы Авильской (д,Авила)?
Говорят, что в горячих спорах именно благодаря Франциску Сальскому, с авторитетом его учения и его личного опыта, чаша весов склонилась в сторону кармелитов.
«Именно в "Кружке Акари" был открыт путь решению ввести во Франции реформированные кармелитские монастыри святой Терезы Авильской (которая умерла двадцатью годами раньше). На конференции, где обсуждался этот вопрос, Франсуа попросил слова последним, и его благоприятное мнение возобладало. Папа и король дали свое согласие. В 1604 году был основан первый французский кармелитский монастырь… Впоследствии три дочери госпожи Акари поступили в этот орден; сама она, когда умер ее муж, попросила принять ее туда в качестве мирской монахини и умерла там в 1618 году под именем Марии Воплощения» (А. Равье)[32].
Несомненно то, что именно в эти месяцы пребывания в Париже Франсуа определил свой профиль Учителя Церкви посредством совершенно оригинальных подходов.
Об Акари, которую он выслушивал на исповеди, он говорил: «Я считал ее не кающейся грешницей, а голосом, через который говорил Святой Дух», — такова была чистота, проступавшая в этой исключительной душе.
Когда «монсиньор из Женевы» вернулся в свою родную Савойю, некто заметил с истинно французской тонкостью, что он «сотворил много добра и много зла: много добра — своими проповедями, и много зла — ибо сделал скучными всех остальных проповедников».
Он был рукоположен в епископы 8 декабря 1602 года. Он начал с реформирования самого себя, решив быть бедным епископом: квартира, взятая внаем, прислуга, сведенная до необходимого минимума, простая пища. Почести, которых он не мог избежать, он считал оказанными Церкви: «в течение дня я буду епископом Женевы, а вечером буду возвращаться домой как Франсуа де Саль».
Проблемы епархии не давали ему вздохнуть, но для себя он приберег особенное служение. Он просил своих священников направлять в его исповедальню прежде всего людей, страдавших заразными болезнями или болезнями, вызывавшими отвращение.
Он опасался, что из-за их отталкивающего состояния они будут отвергнуты духовниками. И если это происходило, то его долг в качестве епископа заключался в том, чтобы восполнить слабость своих священников: «Это любимые овечки, — говорил он, — я хочу их для себя. Мой долг — удовлетворить их материальные и духовные нужды».
Другая привилегия, которой он для себя желал, потому что она ему «доставляла радость», — была привилегия объяснять детям катехизис.
Каждое воскресенье юноша в лиловой тунике, у которого было на груди и на спине по щиту с выгравированными на них именами Иисуса и Марии, обходил по его приказу улицы города, звоня в колокольчик и провозглашая на каждом углу: «Идите, идите на христианские ученье, где вы научитесь различать дорогу в Рай!»
Тогда собиралось веселое и шумное шествие, которое отправлялось в собор, в гости к епископу. Он учил, задавал вопросы, разъяснял закон Божий с помощью многих и многих примеров, тут же награждал самых прилежных, предлагал им спеть по-французски какой-нибудь гимн (часто из тех, что сочинял он сам) и раздавал написанные его рукой листки с параграфами, которые дети должны были выучить наизусть к следующему разу.
Случалось, однако, что собор наполнялся и взрослыми; кроме того приходила его послушать даже его старая мать.
«Сударыня, — улыбаясь, сказал он ей однажды, — вы отвлекаете меня, когда я вижу вас на катехизисе со всеми моими детьми, потому что именно вы преподали его мне!»
И сразу же он поднял некоторые самые злободневные проблемы.
В Аннеси в день святого Валентина юноши и девушки писали свои имена на листках и складывали их в две урны, затем имена извлекали и соединяли в пары. Так, на целый год все имели своего «Валентина» или свою «Валентину»; за которыми должны были ухаживать, носить имя партнера или партнерши вышитым на груди или на рукаве, и каждый имел право сопровождать свою красавицу на праздники, танцы, на прогулку, а также имел право на всякие прочие любезности.
На следующий год партнеры менялись. Это не только не имело ничего общего с будущими свадьбами, но в игру вступили и многие взрослые, состоявшие в браке, которые пользовались ею, чтобы получить свободу действий, невозможную в иной ситуации.
Что касается случаев ревности и семейных ссор, — еще до того, как дело доходило до непристойностей и разврата — легко можно было себе это представить.
Франсуа начал недвусмысленно говорить об этом во время своих воскресных проповедей в начале января. Поднялись ропот и недовольство. Франсуа, обычно столь мягкий и снисходительный, опубликовал запретительный эдикт и велел светской власти привести его в исполнение.
Сказал, что отныне он сам будет назначать Валентин и Валентинов.
В день праздника он велел раздать в каждой семье всем девушкам и молодым людям записки с именами какого-либо святого или святой и с фразой из Священного Писания. Затем тянули жребий. Так каждый получил покровителя, которого должен был почитать весь год, а также должен был следовать норме поведения, которую предписывала ему библейская фраза.
Как мы видим, у нового епископа не было недостатка ни в решительности, ни в фантазии. И молодежь в конце концов полюбила его и последовала за ним.
Франсуа де Саль не был моралистом. В истории Церкви, быть может, ни один другой святой не выражал с такой же свободой свою пылкую эмоциональность.
Его дружеские связи, в том числе и с женщинами, его письма, его заботы иногда, кажется, принадлежат поклоннику, — столь они недвусмысленны и горячи.
И тем не менее никто никогда не мог заподозрить в этом что-либо сомнительное, — столь явной была духовная направленность (что вовсе не означает, что она была «бесплотной») всего его существа.
Но именно поэтому он не был расположен смотреть, как его молодежь играла самим источником своей человеческой сущности и своей ответственности.
В этой традиции «Валентинов» речь шла не только о возможных грехах, которым молодые люди безрассудно себя подвергали, но о грехе: речь шла
