Обширней и медлительней империй (сборник) - Урсула Ле Гуин

– Связан с чем-то… символизирует? – шептала Риель.

– Кенес! – сказал Шан. – Электричество. Вот слово, которое мои спутники использовали, описывая генератор тока. Сила!

– Значит, скипетр символизирует силу? – спросила Форист. – Вот так откровение! Дерьмо!

– Дерьмо! – повторил Акета.

Ему понравились звуки этого слова.

– Дерьмо! Дерь-мо!

Используя искусство мима, Шан в танце изобразил вулкан и водопад. Затем начал имитировать движение колес, плеск струй и жужжание динамо-машины. Шан ревел, пыхтел и издавал различные звуки, не обращая внимания на недоуменные взгляды женщин. В интервалах между новыми взмахами рук он, как встревоженная наседка, выкрикивал одно и то же слово.

– Кенес? Это кенес?

Улыбка Акеты стала еще шире.

– Соха, кенес, – согласился он и жестами показал скачок искры от кончика пальца к другому. – Тодокью нкенес эбегебью.

– Скипетр означает и символизирует электричество! – сказал Шан. – Теперь все ясно. Если человек принимает скипетр, он становится «жрецом электричества». Мы знаем, что Акета – «жрец библиотеки», Агот – «календарный жрец». А тут у них появится еще один коллега.

– Это имеет смысл, – согласилась Форист.

– Но почему они избрали своим главным электриком Далзула? – спросила Риель.

– Потому что он спустился с неба, как молния! – ответил Шан.

– А разве они выбирали его? – спросила Форист.

Какое-то время все молчали. Акета, внимательный и терпеливый, смотрел на них, ожидая продолжения разговора.

– Как будет «выбор»? – спросила Форист у Риель. – Сотот?

Она повернулась к их учителю:

– Акета. Дазу… нтодок… сотот?

Тот печально вздохнул и, кивнув, ответил:

– Соха. Тодок нДазу ойо сотот.

– Да. Это скипетр избрал Далзула, – прошептала Риель.

– Ахео? – спросил Шан. – Почему?

Но из объяснений Акеты им удалось понять лишь несколько слов: земля, обязанность, священный ритуал.

– Анам, – повторила за ним Риель. – Кет? Анам Кет?

Черные, как уголь, глаза Акеты встретились с ее взглядом. Полнота его молчания сковала терран нерушимыми узами безмолвия. И когда он наконец заговорил, их поразила печаль его слов.

– Ай Дазу! Ай Дазу кесеммас!

Акета встал, и они, следуя ритуалу вежливости, тоже поднялись на ноги, поблагодарили его за учение и вышли из дома. Как послушные дети, подумал Шан. Прилежные ученики. Но какое знание они изучали?

Тем вечером он сидел на террасе и играл на маленьком гаманском бубне, а Абуд, уловив знакомый ритм, напевал ему тихую песню.

– Абуд, мету? – спросил Шан. – Объяснишь мне слово?

– Соха, – ответил его собеседник, привыкший к этому вопросу за последние несколько дней.

Этот печальный юноша терпел все странности чужеземца. А может быть, просто не замечал их, как думал сам Шан.

– Кесеммас, – сказал он.

– О-о! – произнес Абуд, затем медленно повторил «кесеммас» и начал говорить что-то совершенно непонятное.

Шан скорее наблюдал за ним, чем пытался уловить слова. Он смотрел на жесты и лицо, прислушивался к тону. Земля, низ, тихо, копать? Гамане хоронили своих мертвых. Значит, мертвый, смерть?

Шан мимикой изобразил умиравшего человека, но Абуд нарочито отвернулся. Он никогда не понимал его шарад. Пожав плечами, Шан снова поднял бубен и воспроизвел тот танцевальный ритм, который услышал на вчерашнем празднике.

– Соха, соха, – похвалил его Абуд.

– Я еще никогда не беседовал с Кет, – сказал Шан командиру.

Ужин удался на славу. Он сам приготовил его при содействии Абуда, который помог ему не пережарить фирменное блюдо. Полусырая фезуни, смоченная свирепым перцовыми соусом, оказалась просто восхитительной. Как всегда, в присутствии Далзула застенчивый Абуд сохранял почтительное молчание. Отведав пищи, он церемонно раскланялся с ними и ушел в свою комнату. Шан и Далзул остались на террасе, в объятиях пурпурных сумерек. Сидя на маленьких ковриках, они щелкали семена типу, пили ореховое пиво и любовались сияющими точками звезд, которые медленно проявлялись на небе.

– Все мужчины для нее являются табу, – ответил Далзул. – Кроме короля, которого она избрала.

– Но она замужем, – произнес Шан. – Разве вы не знали?

– О нет! Принцесса должна оставаться девственной и ждать своего избранника. А потом она будет принадлежать только ему. Это иерогамия – священный брак.

– Гамане предпочитают многомужие, – как бы между прочим сказал Шан.

– Ее союз с моим соперником стал фундаментальным нарушением королевского церемониала. Фактически ни она, ни я не имеем реального выбора. Вот почему ее неверность вызывала столько проблем. Она пошла против правил общества.

Далзул поднял чашу с пивом и сделал большой глоток.

– Что заставило их выбрать меня королем в первый раз? Мое эффектное сошествие с небес. И наш вторичный прилет лишь испортил их отношение ко мне. Я нарушил правила, улетев от принцессы. Но что хуже всего – я вернулся не один. Когда необычная персона спускается с небес, это нормальное явление. Но когда их четверо, когда они делятся на мужчин и женщин, лопочут на детском языке, задают глупые вопросы, едят, пьют и испражняются, это уже беда. Мы не ведем себя как святые. И они отвечают нам тем же – нарушением правил и норм. Примитивные представления о мире очень жесткие. Они ломаются при любом напряжении. Мы внесли в это общество совершенно недопустимый элемент распада. И во всем виноват только я.

Шан огорченно вздохнул.

– Это не ваш мир, сэр, – сказал он командиру. – Это мир гаман. И они сами несут за него ответственность.

Он смущенно покашлял.

– Лично мне они не кажутся примитивными. Эти люди пользуются письменностью и стальными предметами. Им знакомы принципы электричества, а их социальная система выглядит настолько гибкой и стабильной, что Форист…

– Я по-прежнему называю ее принцессой, хотя недавно понял, что этот термин неточен, – сказал Далзул, опуская пустую чашу. – Мне следовало бы назвать ее королевой. Кет – королева Ганама. Или королева гаман. Она говорит, что «Ганам» переводится как «соль самой планеты».

– Да, Риель сказала…

– Так что в этом смысле она является Землей, а я – Космосом, то есть Небом. Мой прилет в этот мир создал божественную связь, мистический союз огня и воздуха с солью и водой. Мифология древних воплотилась в живой плоти. Она не может отвернуться от меня. Ее отказ нарушит весь порядок мироздания. Ибо если отец и мать находятся в единении, их дети послушны, счастливы и здоровы. Ответственность родителей абсолютна и безоговорочна. Не мы их выбираем, а они выбирают нас. И поэтому ей придется выполнить свой долг перед людьми.