Вторая мировая война - Энтони Бивор

Южнее войска маршала Рокоссовского окружили почти всю немецкую Девятую армию и город Бобруйск, который вскоре был ими взят. «Когда мы вошли в Бобруйск, – писал Василий Гроссман, находившийся тогда в составе 120-й гвардейской стрелковой дивизии, которую он знал еще со Сталинграда, – некоторые дома в городе горели, другие лежали в руинах. В Бобруйск привела нас дорога мести. Наша машина с трудом пробирается между обгоревшими и искореженными немецкими танками и самоходными орудиями. Бойцы идут по немецким трупам. Трупы, сотни и сотни трупов устилают дорогу, лежат в придорожных канавах, под соснами, в зеленых полях ячменя. В некоторых местах технике приходится ехать по трупам, так плотно они лежат на земле. Люди все время заняты захоронением убитых, но их так много, что эту работу не закончить за день. День страшно жаркий, безветренный, и люди проходят и проезжают, зажимая носы платками. Здесь кипел адский котел смерти – страшной, безжалостной мести тем, кто не сложил оружия и не прорвался на запад».

После разгрома немцев на улицы вышли горожане. «Наши, которых мы освободили, рассказывают о себе и плачут (это в основном старики), – писал домой молодой солдат Красной Армии. – А молодым так радостно, что они все время смеются – смеются и говорят без умолку».

Для немцев это отступление было катастрофическим. Пришлось бросить огромное количество самой разнообразной техники, потому что закончилось топливо. Еще до начала советского наступления всех ограничивали десятью – пятнадцатью литрами в день. Стратегия генерала Спаатса – бомбардировки нефтеперерабатывающих заводов – оказывала Красной Армии реальную помощь на Восточном фронте, как и действия союзников в Нормандии. Раненые немцы, которым повезло быть эвакуированными, ужасно страдали на запряженных лошадьми повозках, которые гремели, тряслись и раскачивались. Многие умерли от потери крови, не добравшись до перевязочных пунктов. В связи с тем, что первая помощь на фронте уже почти не оказывалась из-за потерь среди медперсонала, серьезные ранения означали почти верную гибель. Тех, кого удалось вывезти с передовой, направляли в госпитали в Минске, но теперь и Минск был уже на острие главного удара Красной Армии.

Остатки немецких войск лесами пробирались на запад, пытаясь выйти из-под удара советских войск. У них не хватало воды, из-за жары многие солдаты страдали от обезвоживания. Все находились в страшном нервном напряжении, опасаясь засады партизан или того, что их возьмут в плен бойцы Красной Армией. Отступавших подгоняли бомбардировщики и артиллерия, под бомбами и снарядами падали деревья, осыпая немцев градом щепок. Накал и масштаб сражения были настолько велики, что в боях погибли не менее семи немецких генералов Группы армий «Центр».

Даже Гитлеру пришлось отказаться от того, чтобы обязательно назначать совершенно неподходящие для такой цели города крепостями. По тем же причинам теперь старались избегать обороны городов и его командующие. К концу июня 5-я гвардейская танковая армия проломила себе путь и начала окружать Минск с севера. В городе воцарился хаос: штаб Группы армий «Центр» и тыловые учреждения обратились в бегство. Тяжелораненых в госпиталях бросили на произвол судьбы. 3 июля Минск был взят ударом с юга, и почти вся Четвертая армия попала в окружение в районе между городом и рекой Березина.

Даже обер-ефрейтору медицинской службы, не имевшему доступа к штабным картам, была хорошо понятна вся горечь положения. «Враг, – писал он, – делает то, что мы делали в 41-м: окружение за окружением». Обер-ефрейтор люфтваффе заметил в письме своей жене в Восточную Пруссию, что он теперь всего в 200 км от нее. «Если русские продолжат наступление в том же направлении, вскоре они будут у твоих дверей».

В Минске мстили захваченным в плен, особенно бывшим красноармейцам, пошедшим служить во вспомогательные части вермахта. Мстили за зверские расправы в Белоруссии, жертвами которых стала четверть населения республики. «Партизан, маленький мужичок, – писал Гроссман, – убил двух немцев деревянным колом. Он упросил охранника колонны отдать ему этих немцев. Он убедил себя, что это они убили его дочь Олю, и двух сыновей, совсем еще мальчиков. Партизан переломал им кости, проломил черепа, и пока бил, все плакал и кричал: “Вот тебе за Олю! Вот тебе за Колю!” Когда они уже были мертвы, он прислонил их тела к стволу дерева и продолжал избивать».

Механизированные соединения Рокоссовского и Черняховского рвались вперед, пока стрелковые дивизии позади них уничтожали окруженные немецкие войска. К этому времени советское командование очень хорошо понимало все преимущества непрерывного преследования отступающего врага. Немцам нельзя было давать времени на то, чтобы опомниться и закрепиться на новых рубежах. 5-я гвардейская танковая армия двигалась к Вильнюсу, другие соединения – на Барановичи. Вильнюс был взят 13 июля после тяжелых боев. Следующей целью был Каунас. А за ним лежала территория Германии – Восточная Пруссия.

Ставка ВГК теперь планировала удар в сторону Рижского залива, чтобы окружить Группу армий «Север» в Эстонии и Латвии. Эта Группа армий отчаянно сражалась за то, чтобы удержать проход на запад, отбиваясь от восьми советских армий на востоке. К югу от Припятских болот 13 июля части Первого Украинского фронта маршала Конева перешли в наступление, позже получившее название Львовско-Сандомирской операции. Прорвав немецкую линию обороны, войска Конева начали развивать общее наступление с целью окружения Львова. В операции по освобождению города, которая началась через 10 дней, им помогали 3 тыс. бойцов Армии Крайовой под командованием полковника Владислава Филипковского. Но как только город был взят, офицеры НКВД, уже захватившие местное гестапо и все находившиеся там документы, арестовали офицеров АК, а солдат заставили вступить в Первую армию Войска Польского, которой командовали коммунисты.

После взятия Львова Первый Украинский фронт Конева продолжил наступление на запад, дойдя до Вислы, но в это время самый большой страх в сердца немцев вселяла мысль о советских войсках, приближающихся к Восточной Пруссии – территории «старого рейха». Как и в Нормандии, немецкое командование все надежды теперь возлагало на Фау, особенно на ракеты Фау-2. «Их действие должно быть во много раз мощнее, чем у Фау-1», – писал домой один обер-ефрейтор люфтваффе, но он, как и многие другие, боялся, что союзники ответят газовыми атаками. Некоторые даже советовали семьям в Германии по возможности купить противогазы. Другие начинали бояться, что их собственная сторона «может применить газ как последнее средство».

Некоторые немецкие части отходили от одного рубежа обороны к другому в напрасной надежде остановить натиск неприятеля. «Русские атакуют постоянно, – писал ефрейтор строительной роты при пехотной части. – Артобстрел идет с 5 часов утра. Они хотят прорвать нашу оборону. Их штурмовая авиация слаженно координирует свои действия с огнем артиллерии. Удар следует за ударом. Я сижу в нашем крепком блиндаже и пишу, наверное, последнее письмо». Почти каждый солдат молился про себя, чтобы попасть живым домой, хотя в это уже и не верил.

«События развиваются так быстро, – как отмечал один обер-ефрейтор, оказавшийся в наспех сколоченной из остатков разных соединений части, – что уже нельзя говорить о каком-либо целостном фронте. – И продолжал. – Могу только сообщить тебе, что сейчас мы недалеко от Восточной Пруссии, а затем, наверное, настанет худшее». В самой Восточной Пруссии местное население со все нарастающим ужасом смотрело на забитые отступающими войсками дороги. Женщина, жившая у восточной границы, видела проходившие мимо ее крыльца «колонны солдат и беженцев из Тильзита, который сильно бомбили». Налеты советских бомбардировщиков заставляли горожан искать убежища в подвалах и заколачивать досками выбитые окна. Фабрики и заводы практически остановились, потому что на работу выходили лишь немногие женщины. Передвигаться на расстояния свыше 100 км было запрещено. Гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох не хотел, чтобы население бежало на запад, так как это было бы «пораженчеством».

Наступление Конева быстро развивалось и за Люблином был обнаружен концлагерь Майданек. Гроссман в это время уже двигался с генералом Чуйковым, чья сталинградская армия, теперь 8-я гвардейская, взяла город. Главной заботой Чуйкова было не пропустить наступление на Берлин, что для него было так же важно, как Рим для генерала Марка Кларка. «Это абсолютно логично и здраво, – рассуждал Чуйков. – Ты только представь: сталинградцы наступают на Берлин!» Гроссман, который возмущался тщеславием командующих, был и сам очень недоволен тем, что не его, а Константина Симонова направили освещать тему Майданека. Тогда он поехал на север, в Треблинку, которую только что обнаружили.