Так было - Анастас Микоян

Молотов спрашивает Риббентропа: «Вы воюете с Западом. Мы понимаем это. Но нам непонятно, почему в это же время вы заключили военное соглашение с Румынией и сосредоточиваете там, в Румынии, германские войска, с какой целью?» Риббентроп, не отрицая этого факта, ловко отделался от вопроса и не раскрыл карты.

Молотов задает другой вопрос: «Почему вы сосредоточили несколько дивизий своих войск в Финляндии? Против какой угрозы они выставлены там? Какая цель сосредоточения этих войск здесь, у наших границ, под Ленинградом?» Ловкими отговорками Риббентроп отделался и от этого вопроса.

И, наконец, главный вопрос, который Молотов задает: «Почему такое большое количество дивизий из западных районов Европы, где идет подготовка у вас к нападению на Англию, перебрасывается в Польшу, вблизи наших границ?» Риббентроп отвечает, что войска эти в боях на Западе устали, переброска в Польшу имеет целью дать им отдых.

Десятки дивизий одновременно перебрасываются на отдых именно в Польшу! Не в Венгрию, не в Чехословакию или Италию, где климат для отдыха лучше! Такого вопроса Молотов, кажется, и не задавал.

Не надо быть большим политиком, чтобы, сопоставив три факта концентрации войск в Румынии, Польше и Финляндии в больших количествах на границах нашей страны, с которой есть Пакт о ненападении, сделать вывод — идет подготовка к началу войны против нас.

Меня не волновало то, что Риббентроп, а затем и Гитлер прямо отбрасывали предложение о сферах влияния, сказав, что они не могут терять свое влияние ни в Румынии, ни в Болгарии, ни в Дарданеллах, зато согласны дать нам возможность продвигаться на Персию, к водам Персидского залива. Это было не только грубым отклонением нашего предложения, но просто издевательством.

Я, будучи сторонником Пакта о ненападении, был настроен против директив, данных Сталиным Молотову в переговорах с Германией о сферах влияния. Не только потому, что это было нереально, так мне, по крайней мере, казалось. Но такое соглашение носило характер какого-то союза с гитлеровской Германией, что не было понято коммунистами всего мира, и я внутренне отвергал это.

После доклада Молотова о переговорах в Берлине я думал, что у Сталина наконец раскроются глаза на реальную действительность и он предпримет срочные меры.

Да, Сталин принял решение о строительстве артиллерийских заводов и других военных предприятий. Очень хорошим было решение об авиационном комплексе в Куйбышеве, строительство которого было закончено через полгода после начала войны и который сыграл огромную роль в войне. Но выглядит анекдотом, что тогда же было принято решение о строительстве большого артиллерийского завода в Киеве, который через год оказался под властью немцев.

Все эти ошибки вытекали из главной порочной установки Сталина, что Гитлер с нами войну не начнет в ближайшее время. Несмотря на поступавшие сигналы со всех сторон: от советской разведки за границей, из войсковых частей с мест, от пограничных войск, донесений нашего посла Деканозова в Берлине, начальника разведки НКВД Амаяка Кобулова, представителя разведки Генштаба в Берлине Михаила Воронцова и многих-многих других. Даже из Японии от Рихарда Зорге, о ком мы в Политбюро тогда и не знали.

Из этой же порочной установки Сталина вытекает и другая ошибка. За месяц или два до начала войны начали поступать из западных военных округов, особенно из Минска, сообщения о том, что немецкие военные самолеты не только появляются в советском воздушном пространстве, но облетают много раз советскую территорию. Командование требовало принять меры против них. Но Сталин был до того осторожен, что дал указание не сбивать эти самолеты, дабы не провоцировать немцев, хотя в данном случае речь шла о защите прав суверенного государства. А немцам это помогло засечь пункты связи, расположение радиостанций войсковых частей и в первый же день наряду с нанесением ударов по военным аэродромам, где почти половина самолетов была уничтожена на земле, уничтожить и их. Тогда только сообразили, что надо иметь две радиостанции: одну для пользования в мирное время, другую — в другом пункте — на случай войны. Могли бы вовремя подумать об этом! Ведь вскоре после начала войны нам удалось создать дублирующую радиосвязь.

Это все я диктую по памяти.

Жуков, когда писал воспоминания, пользовался всеми документами Генерального штаба. Более того, как штабист, он же каждый день все важные события всегда записывал.

Но почему-то он не написал о том дне, когда Сталин появился в Наркомате обороны в первый или второй день войны ночью, с ним были Молотов, Берия, Маленков и я, и Жуков в ответ на нападки Сталина разрыдался. Этот факт не компрометирует Жукова ни в какой степени. Зато характеризует Сталина. И все же Жуков почему-то об этом умолчал. Или там «поработали» редакторы? Я по своему опыту знаю, на что они способны, если имеют указания от своего начальства.

Ввиду того, что военные события развивались в полном противоречии с военными планами, приходилось действовать экспромтом, часто поспешно. Поэтому многие мероприятия отнимали много сил и средств, оказывались бессмысленными или с малыми результатами и большими жертвами.

Экспромтом можно считать и то, что в начале войны приняли мы решение (я был также за это решение) построить противотанковые рвы с севера на юг, мобилизовав больше миллиона человек. И люди шли строить эту линию день и ночь — женщины, юноши, девушки, только бы помочь стране! Не успели кончить эту огромную линию, как она оказалась бесполезной, так как была без войск, без вооружения.

После мы построили другую такую же линию на сотни километров ближе к Москве. И тоже почти полмиллиона человек работало, и также она оказалась бесполезной.

Жуков обходит почему-то вопрос о том, какая паника охватила некоторые наши отступавшие части, оказавшиеся в тяжелых условиях, в окружении, без руководства.

Тогда нами были приняты крутые меры против дезертиров. Пограничные части были переброшены в места, где происходило дезертирство, с правом расстрела на месте. Это был страшный момент. Но положение сравнительно быстро удалось восстановить. Дезертирство как массовое явление было ликвидировано, и многие солдаты, которые бежали в панике, потом стали образцовыми бойцами.

Помню, какая гордость охватила меня за нашу армию, которая согласно принятому заблаговременно плану сражалась под Смоленском. По существу, это была первая по-настоящему организованная оборона. Во главе стоял Тимошенко. Около двух месяцев шли кровопролитные сражения, невиданные по своей жестокости, упорному сопротивлению. Я считаю, что это была прелюдия Сталинграда. Однако ввиду превосходства противника в танках и авиации мы вынуждены были отступить. Но это время было ценно для нас в смысле подтягивания сил из тыла.