Принц приливов - Пэт Конрой

Губернатор Южной Каролины объявил о завершении переселения всех жителей округа Коллетон на новые места и напомнил, что через три года «Коллетонский речной проект» будет полностью осуществлен.

Нас, бывших коллетонцев, распихали по большим и малым городам штата, как послушных, безгласных овец. Можно сказать, нас вырвали с корнем. Только ощущали ли мы эти корни? Мы рассеялись по земле Южной Каролины, не обладая мудростью предков и опытом их страданий, что очень пригодилось бы нам в опасные дни, когда правили политические амбиции. Мы плыли, словно обломки, и нас выбрасывало в безликие гавани окраин незнакомых городов. Мы не были побежденным племенем; мы были племенем со всеми признаками вымирания. В одиночку и парами мы покидали архипелаг зеленых островов, подвергшийся самому чудовищному поруганию. Основной «ошибкой» Коллетона была малочисленность его населения — непростительное преступление в глазах Америки.

Мы безропотно делали то, что нам велели. Правительство хвалило нас за самоотверженность. Щедрость властей нас ломала. Коллетонцев рассеяли среди чужаков. Мы ползли по мостам на коленях, благодарно повизгивая за каждую крошку лести, которую нам бросали и которую мы торопились поймать. Мы были американцами, южанами, непроходимо глупыми и уступчивыми. Возможно, кроткие и унаследуют землю[203], но им уже никогда не унаследовать Коллетон.

И только мой брат Люк оказался последовательным в своем несогласии с замыслами правительства. Продав свою лодку креветочнику из Сент-Огастина, он начал готовиться к операции, с помощью которой рассчитывал замедлить ход строительства. Поначалу Люк планировал нечто вроде арьергардного боя, просто чтобы попортить нервы компании «Мьюшоу» и ее рабочим. Первые удачи впечатлили его. Люк начал мечтать о превращении одиночных вылазок в настоящую войну. Его сражения с «Коллетонским речным проектом» становились все более смелыми, а их успех возрастал пропорционально его дерзости. Свою формулу победы он выводил из наивной и опасной переоценки собственных сил.

Начальник службы охраны сделал пугающее открытие: за первый месяц строительных работ с главной площадки (она находилась в западной части округа) было похищено четыре тонны динамита. Чувствовалось, что динамит разворовывается планомерно и давно. Вскоре на временной автостоянке, где рабочие оставляли свои машины, кто-то располосовал шины шестидесяти автомобилям. Потом за ночь сгорело десять бульдозеров. Был взорван трейлер главного инженера. Четыре служебные собаки, охранявшие стройку, были убиты.

Стало ясно: в лесах кто-то скрывается и этот кто-то вооружен и опасен. Несмотря на дежурные заверения о скорой поимке злоумышленника, рабочие, направляясь на стройку, с опаской пересекали границы округа.

Как раз в это время отец возвращался в родные края, держа курс на одну из неприметных бухточек Южной Каролины. Однажды в Ки-Уэст к нему подошел богато одетый джентльмен, на руке которого красовались часы «Эккатрон», а на мизинце — перстень с бриллиантом. Незнакомец предложил отцу прилично подзаработать. Отец согласился и уже через три дня плыл на Ямайку, где в одном из дорогих баров города Монтего-Бэй встретился с партнером того джентльмена. От внимания отца не ускользнуло, что у партнера на левом мизинце также надет перстень с крупным бриллиантом. Всю свою жизнь Генри Винго мечтал о встрече с такими ребятами — богатыми и не отличающимися хорошим вкусом (иначе бы их не потянуло на женские украшения). Правда, отец не особо разбирался в драгоценностях. Его впечатлило, что бриллиант на перстне величиной с фасолину. Фамилии в таких кругах спрашивать не принято, да отца это и не интересовало. Ему было вполне достаточно манер, внушавших уважение.

— Класс, — потом рассказывал мне отец. — Высокий класс.

Два ямайца погрузили в его лодку полторы тысячи фунтов первосортной марихуаны, о чем отец знал, и добавили еще четырнадцать килограммов чистого героина, о которых умолчали. Один из этих парней работал уборщиком в каком-то курортном отеле и при случае приторговывал марихуаной. Второй — его звали Виктор Параморе — был осведомителем Федерального казначейства США[204]. Он же потом выступал первым свидетелем на суде в Чарлстоне… Пока отец, завершая плавание, приближался к упомянутой бухточке между островами Кайава и Сибрук, его там ждали не только заказчики, но и изрядное число агентов службы по борьбе с наркотиками. Это была последняя попытка Генри Винго обогатиться за счет операций с высокой степенью риска.

На суде отец не стал защищаться и отказался от услуг адвоката. Он заявил, что участвовал в преступном сговоре, чему нет и не может быть никаких оправданий. По словам отца, он заслуживал наказания по всей строгости закона, поскольку опозорил не только себя, но и свою семью. Чистосердечное признание, однако, не смягчило сердца судей. Отца приговорили к десяти годам заключения и штрафу в десять тысяч долларов.

Эти деньги мать заплатила, взяв их с отцовской доли от продажи острова. Так за какой-то год мои отец и старший брат преступили закон. Но к тому времени, когда отца посадили в тюрьму Атланты, у меня почти не было надежды увидеть Люка живым.

«Думай масштабнее. Думай масштабнее», — постоянно твердил себе Люк, бродя ночами по вымершему округу. Он был последним оставшимся здесь коллетонцем и пообещал себе, что властям придется потратить еще немало денег, прежде чем они сумеют его поймать.

Первые месяцы мятежной жизни брату сильно помогало одно обстоятельство: у правительства не было полной уверенности, что таинственным саботажником является именно Люк Винго. В числе подозреваемых он значился первым, но пока его никто не опознал. Подобно партизанам Вьетконга, о которых брат всегда вспоминал с нескрываемым восхищением, он действовал в темное время суток, наводя ужас на скромно оплачиваемых охранников. Но даже ночью Люк избегал встреч с патрульными катерами и полицейскими машинами. За несколько недель этих странствий по знакомым с детства местам брат поддался головокружительному и губительному чувству. Он стал считать, что наделен особой миссией. Он слышал голоса, а среди ветвей замечал лица своих близких. В этих галлюцинациях (Люк предпочитал называть их видениями) ему бурно рукоплескали, произносили речи о значимости его миссии, о его священном дозоре в зоне боевых действий, о его службе в освободительной армии, состоящей из одного человека. Он начал разговаривать сам с собой, и это тревожило.

В первые недели войны с государством Люк буквально упивался своим «правом первородства». Непревзойденное знание местности и всех тайн, что хранили низины, давало ему ощущение безопасности. Чужаки пытались преследовать уроженца этих краев, которому реки поведали столько, сколько может вместить человеческая жизнь. Люк постоянно обходил свои владения, помня о данной им клятве. Передвигаясь пешком или на небольшой парусной лодке, он внимательно следил за перемещением грузов и людей по воде и суше. Люк знал, сколько грузовиков пересекает мосты и сколько товарных вагонов прибывает с севера по двум железнодорожным веткам. Он устроил себе две надежные конспиративные квартиры: одну в Саванне, другую — в Брансуике. После каждого налета Люк покидал Коллетон недели на три, пока те, кто за ним охотился, не уставали от бесплодных поисков. По всем прибрежным островам, в высохших колодцах и под фундаментами разрушенных домов, брат оборудовал тайники с оружием, едой и прочими необходимыми вещами.